Рассказы.Том 8 - [24]

— Трудно воевать, — сказал он, размышляя.

— Да, — согласился Зайцев, — но что же делать! В том и есть наша солдатская жизнь. От большого труда и чести больше.

И Зайцев опять склонился над оперативной картой, продолжая начертание переднего края обороны противника и рисуя расположение узлов его огневой мощи. Зайцев хотел дать в руки командующего артиллерией достоверное изображение врага, чтобы возможно было составить правильный проект артиллерийского огня. Зайцев хотел добиться, чтобы огонь велся не вообще по земле, где есть противник, а по конкретным целям, чтобы каждый наш снаряд имел свой точный адрес и калибром своим и действием соответствовал тому, что нужно разрушить или поразить.

4

Бой предстоял большой. Общей задачей боя являлось решительное поражение противника на участке армии, с тем чтобы противник начал отходить на запад и чтобы ослабить удары врага по Сталинграду.

В ночь перед боем Зайцев выехал из штаба армии на батареи. Он должен был видеть исполнение боевой задачи и руководить доразведкой противника в бою, чтобы подготовить материал для будущих сражений.

Кроме того, Зайцев любил быть с народом, с артиллеристами и разведчиками, это помогало ему лучше исполнять свои обязанности. Перед боем же только и должно жить каждому офицеру среди своих людей, чтобы приготовиться самому и приготовить бойцов к бою, ради которого существует офицер и солдат, ради чего народ долго поит, кормит, снаряжает и воспитывает солдата. Слава и гибель равно должны быть братским делом.

Ночь была не темной, а сумрачной, — видимо, за серым покровом осенних туч светила луна. Зайцев шел по лощине, где расположился только что прибывший стрелковый батальон.

Красноармейцы, устроившись на укромной земле, хозяйничали в своих вещевых мешках, наводя там порядок. Мешок для бойца служит как бы домом и двором его: там хранятся все драгоценности солдата — письма от родных, пучок волос с головы дочери-ребенка, завернутый в бумажку, там же лежит запасная портянка, иголка, нитки, пустая жестянка — на то, если придется положить в нее что-нибудь, и прочее добро для всякой житейской и полевой надобности.

«Наши люди, — с теплым сердцем подумал Зайцев, — русские солдаты».

Зайцев зашел в шалаш из высохших лиственных ветвей, где жил командир отдельного взвода артразведки лейтенант Лебеда. Лейтенанта не оказалось в его жилище. Зайцев в ожидании сел на пустой ящик, закурил и задумался. Группа разведчиков возвратилась из дивизиона и расположилась возле шалаша лейтенанта. Зайцев всех их знал, и теперь, слушая голоса, вспоминал их лица и фамилии. О чем говорят солдаты меж собой?

Сначала беседа шла по поводу одежды, еды, приварка, табака и прочей текущей нужды. Солдат любит заботиться о своей утробе, и в этой его заботе был не низменный, но существенный смысл, потому что лишь исправный здоровый боец способен действовать на войне, стерпеть ее тягость и не погибнуть по случайности болезни или по слабости. Солдаты, даже те, кто был небрежен и неряшлив в мирной домашней жизни, на фронте тщательно заботились о своем питании, о чистоте тела, о прочности одежды, о сне с запасом, когда можно было спать.

Затем, по степени важности, беседа перешла на другую жизненную необходимость — на любовь. Зайцев узнал по голосу младшего сержанта Пожидаева. Он читал сейчас вслух письмо. Получая очередное письмо от невесты, Пожидаев имел обыкновение читать его вслух своим товарищам и обсуждать публично.

Он гордился своей любовью, но еще более гордился тем, что есть один человек на свете, для которого он дороже и лучше всех на земле, и тот человек не переживет его смерти. Бойцы из взвода, где служил Пожидаев, уже привыкли к такому порядку и по получении почты сами просили Пожидаева прочитать им письмо вслух, загодя садясь возле него ремонтировать что-либо из своей одежды или обуви, чтобы использовать время с двойной выгодой. Пожидаев обычно охотно читал и предавался обсуждению письма. «За что же такое она тебя любит так, Иван Акимыч, скажи, пожалуйста?» — каждый раз спрашивали его товарищи. «Так зря же любви не бывает, — объяснял обыкновенно Пожидаев. — Сердце у Клавдии Захаровны чувствует меня правильно, понятно вам? Во мне такое качество ценности, стало быть, есть!»

Зайцев все это уже знал, и теперь он слушал очередное письмо Клавдии Захаровны.

— Любимый, хорьосенький, мильосенький мой Иван Акимыч, — медленно, почти по буквам читал Пожидаев, — здравствуй от твоей дорогой Клавдии Захаровны Пустоваловой из Завьяловского сельсовета, колхоза «Рассвет». Если бы кабы я могла бы увидеть бы тебя бы хоть на тую малую бы минуточку, тогда бы я бы стала жить бы по нормальности счастливой бы жизнью, а то я временно несчастная».

А чего она всегда тебе одинаково пишет? — упрекнул Пожидаева ефрейтор Ивченко. — Заладит одно: если бы да кабы, она бы да могла бы… Чего она у тебя такая некультурная?

— Если бы она бы семилетку полностью бы кончила, — кротко отвечал Пожида- ев. — А то она ее не кончила, ей не пришлось… А мне что! Я ее уважаю не за высшее образование, я ее даром люблю. Это вам не химера!

— Правильно, Иван Акимович, — согласно говорили другие голоса. — Это верно; душа не в букве. Пускай она тебе опять пишет — если бы да кабы, мильосенький да хорьосенький, а мы и далее слушать будем!