Рассказы - [5]

— Бешпеки. А почему же Тлеухан долго сокрушался, когда обнаружил пропажу мешка?

— Э-э. типичная восточная уловка. Знайте, жители города, все до единого, пожалейте меня несчастного тоже все — меня обокрали!.. Поверьте ему: на остановке кто-то вынес мешок и продал шашлычнику на перроне. После этого, какое подозрение на него может пасть?.

Позже, на допросах уже, Жарков прояснил и некоторые другие подробности. Что за пакет был в руках Евлампия ночью? Не поверите… халва. И понёс он её в подарок. Капе, в которую, едва не испортив дело, втюрился. А на конфеты пожадничал… Да и женитьба Димана не планировалась заранее. Подвернулась девка уж очень смазливая — почему бы не устроить отвлекающий манёвр: гуляки-удальцы, да при своём любимом занятии — какой уж тут криминал? К тому же и «жёнушка», столь изворотливая, да неглупая, в скорости может сгодиться для настоящих дел.

— Итак, дальнейшие действия?

— Сойду в Горске. Туда вылетает группа из Москвы. Там есть хорошая зацепка по наркоте. Там встретят и наших граждан, преступивших закон. Надеюсь, отпустите?

— Отпустим. Но только ваших. Хозяин мешков и сами мешки — наши: поедут до Астаны. Вот моя визитка. Будем контактировать. Честь имею.

«Вышколен… Поляки, они гусары, любят парады, блеск. Но и нюхачи дотошные, школа-то известная — от Лжедмитрия ещё… — посмотрел ему вслед Жарков. — Скороспелые у вас, в Казахстане, ребята, дрожжевые, как на опаре выросли. И это понятно: новое долгожданное государство, люди, опьянённые такой переменой, почувствовали себя его полноправными хозяевами, энтузиазм, эйфория, хмель в голове забурлил — того и гляди, затычку вышибет. Вот и молодые, почти не замеченно, как-то сразу, выросли в должностях и званиях. А не так ли, вообще-то, и должно быть? Не надо, как у нас, пережидать коррумпированных старичков, о которых не раз споткнёшься, как о пеньки на вырубке».

А поезд уже миновал погранпост Илецк. Пересекал то равнинное, то всхолмлённое уральское подбрюшье. Сколько он ещё будет нырять из одной страны в другую? Зачем эти бесконечные пустые проверки. Ведь доехали бы мешки, хоть удвой, хоть утрой погранпосты. Правильно сказал подполковник-казах: лучше бы посередине железной дороги границу прочертили — северный рельс ваш, южный — наш. И никакой канители, и деньги — и ваши, и наши — целее.

В Горск поезд прибыл ночью. Оперативники профессионально тихо и неприметно выгрузили всю «свадьбу». Жарков подошёл к Асие. Девочка, щупленький воробышек, кажется еле-еле душа в теле. А наскочи-ка на неё в тёмном переулке — пожалеешь, если ещё жив останешься.

Как обманчиво всё на свете. Многое, во всяком случае. «Что ей сказать, как к ней обратиться?»

— Ася, милая. Вот мой адрес. Ты понимаешь, насколько мне дорога, как я тебе обязан.

— Ладно, Жарков, не хнычь, тебе это не идёт, — ответила она тихо, пряча адрес в карман путейского жакета. — Поцелуй лучше меня — долго жить будешь. Я верю, что мы ещё свидимся.

Иван ощутил на губах незнакомый, почти не уловимый полынный запах степи, настоя скромненьких степных голубых незабудок и пронзительно алых, броских весенних тюльпанов, что кумачевыми полотнищами покрывают плоские просторы в конце весны. В голове поплыли картинки заоконных дорожных пейзажей с одичавшими от свободы конями.

— Хватит, Ваня… — Асия смахнула с глаз слезинки.

— А наш Жарков-то, во, даёт! перевоплотился окончательно… — обратил внимание кто-то из оперативников.

Вот он степной, холмистый Горск. Его длиннющая улица имени вождя мирового пролетариата через весь город. Вот заплаканные глаза старшей сестры друга. Где-то у ментов припрятаны 60 пакетиков героина, а в другом месте горская наркомафия ждёт должок с сына несчастной женщины. За всё это завтра возьмётся Жарков. И за тех, кого сам привёз, снял с блуждающего поезда. Стоп, не ослышался ли?.

— Але, ку-ку-у, отец посажёный! Тебя ещё не посадили?..

Обернулся. Длинноногой цаплей от остановки к магазину бежит… Капа-Капитолина, невестушка вагонная. Махнула ручкой, кинула воздушный поцелуй Жаркову. «Ну и стерва… Опять же, у всякой стервы есть резервы — излови-ка её»., — только и успел он сообразить. Она исчезла, как и появилась, мимолётным видением.

Синдром ржавой крысоловки

Карьков шёл к своему сарайчику, приткнутому к стене давно распроданной под офисы некогда его родной обувной фабрики. В сарае он, по его выражению, сотворял весьма нехитрые устройства — мышеловки. Степан Карьков ими приторговывал, и это приносило ему копеечную прибыль. «Дома-то чего высидишь, скукота и однообразие, на Степаниду уж нагляделся за сорок-то лет, хоть она, конечно, и красивая баба была… — говорил он обычно приятелям. — А здесь, у рынка, всё ж свои люди, привычные уж, повеселее тут, да и прибыль, какая ни на есть». Карькову, бывшему моряку, недавно, посреди лета, стукнуло семьдесят пять, был он роста ниже среднего, весь какой-то корявый, будто сложенный из разных, особо прочных, но обязательно короткомерных частей. Выглядел он скорее крепким мужиком, нежели стариком. И вот уж что никак не увязывалось со всей его несуразностью — плясал лучше всякого цыгана, просто зажигался, искрился весь, чуть поймав ухом ритм музыки. В ход шли и подошвы ног, разумеется, и пальцы на ногах, и пятки, и ладони на руках, и колени, и голенища сапог, если в сапогах отплясывал, и даже локти, лоб, уши, рот свистящий. Всё щёлкало, дробило, улюлюкало, хлопало, а проще говоря, восхищало каждого, заставляло и его сердце биться по-особому восторженно. И ещё надолго унаследовал он от флота одну памятную метку — золотую фиксу на верхнем зубе рядышком с клыком. Обзавелись они с другом этими поделками, находясь как-то в увольнении — модно это было, при случае, для любопытствующих девушек приоткрыть рот, в котором есть кое-что красивое. Когда Степан улыбался всей своей широкой и доброй натурой, зуб вспыхивал и отражал блики, между прочим, более чем удачно, дополняя его портрет.