Рассказы советских писателей - [221]

Да-а… За то, что я с Шихимом, я должна быть благодарна маме. Но если бы и мама была против, я бы все равно связала свою судьбу с его судьбой.

Мама рассказывала, какими были наши туркменские баи, у которых отец успел побывать в батраках. Для них баран был куда дороже чабана! Значит, отец должен был бы ненавидеть бесчеловечность. Почему же — по своей пренебрежительности к людям, нетерпимости к чужому мнению, заносчивости — он и сам, прости, господи, стал походить на них?

Шихима за хорошую работу в райкоме комсомола послали в Ашхабад — в партийную школу. Я к тому Бремени уже была его женой. И я была беременна. Отец по крайней мере два раза в неделю приезжал в район. Я от него ничего не ждала. Но где было у него сердце или что там у него вместо сердца? Он ни разу — ни разу! — не навестил меня. Конечно, я не нуждалась… Была ведь мама. Но ему разве не хотелось просто повидать меня? А вдруг я умру от первых родов?

Сколько раз соседки — кто злорадно, кто участливо — мне говорили: «Сейчас встретила твоего отца, он направлялся к дому мясника Хакы». Или: «Твой отец только что остановил машину у райкома».

Из Ашхабада как-то принесли телеграмму: Шихим в больнице, ему срочно сделали операцию аппендицита. Я вынуждена была вызвать маму, чтобы на нее оставить маленькую Майсу. Через две недели я вернулась и случайно встретила отца в районном универмаге. Я сказала:

— Здравствуй, папа…

Что же он ответил дочери, которую давно не видел?..

— Тебе уже мало, что ты мать превратила в няньку?.. Хочешь, чтобы и я качал люльку твоего ребенка, бросив все дела?

Вот этому — наотмашь ранить людей — он научился отлично!

…Эх, папа… Я понимаю… Сейчас я должна пойти… присесть рядом. «Чай будешь, папа? Давай я покормлю тебя, папа». Я должна прижаться — как в детстве — к твоему плечу. Утешать, как, конечно же, надо утешать человека, которого несколько часов назад сняли с работы.

Но я — я вспоминаю… И не могу пойти.

Вот появится мама, она пусть и утешает отца, пусть находит общий с ним язык. Она пусть его и кормит. А кстати — и меня, потому, что с полудня я успела основательно проголодаться. Ведь уже… Бай-бов! Одиннадцатый час.

6

Аманша Аллаяров, уйдя в дальнюю комнату, плотно притворил за собой дверь. Большое окно, выходящее в сад, тоже было закрыто, от ночной сырости. Устроившись сперва на кровати, Аманша перелег на ковер, поближе к гладкой черной печке, которую Нурджемал успела истопить, очевидно, пока шло собрание…

На этом собрании сидел Силапов! Что же он пустил дело на самотек, по принципу «будь что будет»? Был бы он руководителем, не повторяющим дважды сказанного, кто осмелился бы поднять руку против многолетнего председателя? А Силапов сидел и слушал, вместо того чтобы решительно одернуть крикунов, напомнить им, если они посмели забыть, — кто такой Аманша Аллаяров. Да, мир меняется на глазах. Но к лучшему ли он меняется? Как поворачивался язык у говоривших: «Аманша-ага сегодня уже не может возглавлять колхоз. Мы не зачеркиваем того, что он сделал… И все же — он человек вчерашнего дня. Его надо переизбрать». Бездельник, разбивший кувшин, еще и кидает грязью в того, кто носит воду!

Бывали ведь и раньше собрания. Трем или четырем активистам указывалось: «Выступишь и скажешь то-то и то-то». Потом представитель из района: «Есть мнение, товарищи, рекомендовать у вас председателем…» А сейчас… Я не верил своим ушам, когда выступал Дурдымурад! Этот щенок, которого я назначил завфермой, согласен, видите ли, с теми, кто говорит обо мне как о вчерашнем человеке. А давно ли: «Аманша-ага… Аманша-ага, я оправдаю ваше доверие, ферма станет первой в районе». О, если бы я мог хоть месяц еще распоряжаться колхозной печатью, я бы показал, кто отстал от жизни! Будь ты академиком, Дурдымурад, а я бы тебя поймал, как ловят казахи норовистых лошадей! Скрутил бы, как покойный мясник Хакы скручивал теленка, перед тем как пустить его под нож.

Они воображают, что свалили меня, и теперь каждый прохожий сможет переступать через сбитого с ног. Они воображают, что я начну метаться без толку, словно что-то потерял. Нет, я не оправдаю их надежд. Мы еще посмотрим. Придется на время сменить львиные повадки на лисьи. Поступать так приходится не мне одному. Есть у самого Махтумкули слова: «Там, где уместно, и хитрость — смелость, и нужен муж, способный на нее». Аманша Аллаяров не какая-нибудь машина, которую можно списать по акту, как вышедшую из строя. Обо мне же сказал когда-то секретарь обкома Хезретов: он, Аманша, — один из тех, кто закладывал фундамент колхозного строительства! Потом Хезретов уехал в Ашхабад на большую работу. Кажется, позже у него были какие-то неприятности. Но — вода течет и течет, а камень остается лежать.

Надо только держать себя в руках. Горячность — не достоинство мое, а недостаток. Сколько раз Нурджемал говорила про это. Когда собрание повернулось столь неожиданно, разве можно было уходить? Надо было сменить, хоть и противно, парадную одежду на одежду смирения и ждать, как повернутся события. А я ведь даже не знаю, кого они там собрались посадить на мое место. Ну, Силапов вернется в райком и должен будет рассказать, как у нас все это происходило. В райкоме есть люди, которые примут мою сторону. Эх, если бы проводить собрание приехал не Силапов, а сам Баллыев! Тогда ничего похожего не произошло бы. И все равно — впадать в уныние преждевременно.