Теперь, прелестная Катинька, когда вы знаете, каким образом учение Шагя-Муни перешло с берегов Ганга в Монголию, теперь можно поговорить с вами и о самом законодателе; но прежде потрудитесь перенестись мысленно в хаос индийского мистицизма и мифов.
С лишком за две тысячи лет до Р. X. явилось в Индии учение Будгы, или Будды. Вы спросите меня: кто такой этот Будга? — Он есть Вишну, второе свойство индийского Божества: это хранительная сила природы; Брагма, первое свойство сего божества, есть сила творческая, и, наконец, Сива, или Шива, есть третье свойство, и мне кажется, не разрушительная сила, как говорят иные, но только преобразующая разрушением. Все три свойства вместе называются общем именем: Брагм [1]. Отсюда учение брагминов, брамминов, или по-тибетски и по-монгольски: бирманов.
Верование будгистов есть раскол первобытной веры бирманов, и если относительно появления первой в Индии помириться, ровно на две тысячи лет до Р. X., то какова же должна быть древность учения Брагмы?.. Тут поневоле прибегнешь к душеспасительному мраку неизвестности.
Индийцы толкуют, что Вишну, как хранительная сила всего существующего, видя, что порок растет на земле не по дням, а по часам, девять раз под разными именами принимался сходить к людям, чтобы своим примером, своим учением исправить развратившихся.
Но мне сдается, что напрасно
Так хлопотал индийский бог:
Индийцы все шалят ужасно…
Ох, род людской! куда ты плох!..
В девятом и последнем аватаре, то есть в девятом сошествии своем, он называется Будга. Иные историки рассказывают, что Будга явился в Тибет за 2214 лет до Р. X. в одном брагминском роде, по имени Шагя, и был сыном магадийского царя Содадана, или Судадана, и супруги его Махамаи, или Махамай; другие, соглашаясь с первыми о времени, отца Будги называют царем Арюк-И-Дету, а мать царицею Чжими. Из уважения к вам, я принимаю последнее, потому что эти имена гораздо приятнее для слуха…
И что такой за Содадан?
А мать-то, что за Махамая?
Но, впрочем, важность небольшая
Узнать, кем он на свет создан.
Главное дело в самом Шагя-Муни, не правда ли?
В каком-то усыпленьи сладком
Царек вступил на Божий свет,
И ровно двадцать осемь лет
Он в нем повесничал порядком…
Уж чем он не был окружен?
Чего ему недоставало?
Но даже осемь тысяч жен
Ему еще казалось мало;
Да! осемь тысяч! не шутя,
И как?.. поверите ли? — слишком!..
Меня б считать взяла одышка,
А я давно уж не дитя.
Другие монгольские писатели уверяют, что Шагя-Муни имел не 8400 жен, а 84000.
Но это чересчур уж много,
Тут свесть концы премудрено,
К тому же этак лгать грешно,
И надо ж побояться Бога.
Как вздор такой нагородить?
Ну посудите же вы сами…
Ах, нет!.. я виноват пред вами:
Об этом вам нельзя судить.
То есть нельзя потому, что некогда: вам надобно теперь потрудиться выслушать одну справку…
Ох, эти справки мне, признаться!
Никак не справлюсь с ними я!
К тому ж опять, мои друзья,
Ей, ей! нельзя не удивляться,
Что все справляются, как я,
А не желают исправляться…
Но, Бог с ними!.. поговоримте о справке. — Некоторые из восточных писателей передают нам совсем другие сказания о первых летах жизни Ардашиди (имя, данное Шагя-Муни при его рождении). Они уверяют, что этот прекрасный отрок, одаренный тридцатью двумя подобиями красоты и осьмидесятью красотами, имел все возможные душевные совершенства; что на десятом или на одиннадцатом году он решительно заткнул за пояс почтенного Багу-Бурена-Бакчи, который был сделан его наставником, и что, наконец, он не только ненавидел многоженство, но через силу женился и на одной, и то потому, что для него приискали красавицу невесту с тридцатью двумя добродетелями.
Ну, если б вздумалось судьбе,
Чтоб мы в тот век существовали, —
Тогда б не миновать беде:
Все б замыслы Шагя пропали!
Он сел бы у меня на мель,
И чуть бы к вам приволочился,
Я б вспыхнул весь, разгорячился,
И всех бы вызвал на дуэль.
Впрочем, я не буду говорить ничего более об этих сказаниях; мне кажется, что одно слово: муни, то есть: раскаявшийся, опровергает их [2]… Да! верно господин Ардашиди пришаливал смолода, иначе в чем бы ему раскаиваться?.. Конечно, нет правила без исключения…
И вот одно по вашей части,
Хоть виноваты только вы,
Что я от вас без головы,
А я же каюся вам в страсти.
Но это большая разница… Итак, я стану продолжать, следуя первым историкам. Мне должно сказать вам, что только одни высокие, душевные наслаждения могут быть бесконечны, как сама душа;
Но вечность — не удел земли!
В неиспытуемой дали —
Там, за дверями гробовыми,
Невыразимой красоты
Восторгов волны разлиты,
И дух наш просияет ими.
А кто за чувственность продал
Высокий подвиг здешней жизни, —
Тот сам на грудь свою поднял
Кинжал позорной укоризны.
Так случилось и с Шагя-Муни. На двадцать девятом году от роду он стал изнегать под страшною тягостию душевной пустоты. Однажды, одинокий, вдали от своего дворца, он погрузился в немое, болезненное уныние… Сильно страдало его сердце от убийственных угрызений совести…
Вдруг дивной радугою свыше
В нем луч спасенья просветлел,
И буря сердца стала тише,
И он таинственно прозрел.
Он понял ясно жизнь земную
От колыбелей до могил,
И мысль спасения святую