Рассказы - [17]

— Послушайте! — окликнул меня мужик, и я услышал, что Дженис хихикнула. В середине квартала я срезал напрямик через чей-то двор, нырнул в водовод. Сердце заколотилось, я уж подумал: готово, инфаркт. Она, наверно, до сих пор хихикает. И он вместе с ней. Комедия. Я встал на четвереньки, да так и пополз по дну водовода — карлик на прогулке. На мне все рубашки промокли насквозь, даже самая верхняя; удивительно, сколько пота выходит в такие минуты жизни.

Я пробрался по водоводу к заднему двору Дженис, выкарабкался и сразу метнулся к окну, но оно слишком высоко, с улицы не заглянешь, и тогда я просто встал на цыпочки и выстрелил четыре раза. Под таким углом я мог попасть разве что в потолок. «Орел» бьет громко, в первую секунду ушам своим не веришь, что такой грохот вообще бывает. Кто-то что-то прокричал, а что — не разберешь. Я выпустил все до последней пули и бегом через двор, обратно к водоводу. В соседнем доме, я услышал, захлопали в ладоши. Наверно, подумали: фейерверк. А пока я добирался по водоводу к моей лесной тропе, мне довелось послушать сирены всех полицейских машин северной части штата Нью-Йорк.

На обратном пути, шагая по лесу, поднимаясь на холмы, я все время думал: да уж, нелегко тебя выследить. Понимаете, снег — три фута навалило. Даже городские копы раскроют дело в два счета.

На дороге лесозаготовителей пришлось передохнуть, а потом еще раз, у ручья, но до палатки я все-таки добрался. Выволок наружу спальный мешок, кинул на него винтовку, «Орла» и весь свой запас боеприпасов. Мне уже было слышно, что по дороге идут люди — звук разносился далеко.

Люди говорят: «Да этот парень больной», или «У этого парня МДП[15]», мало ли что люди скажут, но я в таких случаях всегда спрашиваю: «А он под себя ходит?» И мне всегда отвечают: «Нет». Потому что парню больше нравится ссать в туалете. На это у него мозгов хватает. Он себя контролирует. Люди вообще контролируют свои поступки. Большинство не знает, каково это — смотреть на уходящую вдаль дорогу и понимать, что ничего тебе на ней не светит. Пытаешься объяснить — таращатся на тебя и молчат. Почему только приходится десять тысяч раз повторять одно и то же?! Видно, так уж человек устроен — не доходит до него сразу.

Слышу: идут напролом через кусты под горкой, с обеих сторон от меня — и справа, и слева, — и делаю вывод: мало того что они приближаются, их там целая толпа. Отсюда их уже немножко видно — вон, за деревьями.

Винтовку-то я не вычистил. А еще думал, будто хорошо подготовился. Что с меня взять: списки неотложных дел не составляю, а если и составляю, не выполняю.

И все-таки я старался. Изо всех сил, честно, хотя вряд ли кто поверит. Но есть одна загвоздка: в жизни надо оставлять себе запасной аэродром, а я вот не удосужился.

Вдали завыли сирены — какие-то новые. Внизу на тропе полицейские остановились, чуть не доходя до поворота. Разговаривают вполголоса. Наверно, уже догадываются, к чему все клонится. Зарываюсь поглубже в снег, утираю глаза, приникаю к прицелу. Вожу прицелом туда-сюда. Даже не знаю, стану ли стрелять. Я вообще никогда не знаю, что сделаю в следующую минуту. Скорее всего, полицейские просто заберутся ко мне наверх, поставят меня силком на ноги и спихнут с горки. В том фильме была еще одна сцена, которая меня всегда цепляла: дети в приюте ждут, что Спенсер Трейси принесет рождественские подарки. Ау него, естественно, нет ни гроша, и все, что он смог достать из сумки и показать детям, — пакет кукурузной крупы. И вот один малыш уставился на него, а потом говорит, таким голосом, словно всех готов поубивать: «Что там еще у вас в сумке?» А когда Трейси вынужден признаться, что сумка пустая, мальчишка шипит: «А я-то поверил, когда вы говорили, что, если будем хорошо себя вести, люди нам помогут».