Рассказы разных лет - [94]

Патруль и корреспонденты шли сзади. Мы добежали до комендатуры, у дверей которой столпились встревоженные происшествием солдаты.

Фотокор был убит сразу. Бедный юноша лежал на больничной койке, прикрытый белой солдатской простыней, и на его разбитом виске темнели сгустки крови. Второй корреспондент, Запольский, отделался ушибом плеча и сложным вывихом кисти. Переводчица, потерявшая сознание, уже пришла в себя, но еще не могла говорить и тихо стонала. Шофер Корнеев лежал в отдельной палате с белым, заострившимся лицом, с ясным, строгим и сосредоточенным взглядом. Врач, осматривавший раненых, предупредил меня, что шоферу осталось жить не более получаса.

— От сильного удара произошло внутреннее кровоизлияние, — шепотом сказал он. — Сделали переливание крови, но оно не дало результатов.

Когда я присел возле него, Корнеев только повел глазами и снова устремил их в потолок. Я сказал несколько обычных в таких случаях успокоительных слов, но он, кажется, даже и не слушал их. Он порывисто дышал, в груди у него что-то клокотало, и простыня быстро и неровно поднималась, сползая на пол. Я поправил ее.

— Вот и… помогли… фрицы, — вдруг четким, свистящим шепотом произнес Корнеев. — А я еще… по… посмеялся над… вами… Думал… испу… испугал… ся… подпол… — Он закашлялся и смолк.

В палате снова стало тихо. По спокойному, неподвижному лицу шофера поползла слеза. Я осторожно вытер ее краем полотенца.

— Прощай, Корнеев… — прошептал я, глядя на бледнеющее лицо шофера.

Он долго молчал, потом с усилием кивнул головой и закрыл глаза. Не оборачиваясь, я вышел из палаты.

Техническая комиссия обнаружила, что мотор был взорван каким-то неизвестным предметом малой формы, но большой взрывной силы.

Я сидел задумавшись за столом, когда внизу прогудела и остановилась машина.

— Здравствуйте, Сергей Петрович! — услышал я и увидел входившего в комнату Матросова.

Хотя я и знал, что он должен со дня на день быть здесь, но в эту минуту особенно обрадовался ему. Я крепко пожал руку полковнику, усаживая его в кресло.

— Мы одни? — спросил он.

— Одни, — запирая двери, ответил я.

— Я в курсе всего того, что происходит здесь. Генерал рассказал мне все. Первые два-три дня я только нахожусь тут, вы же продолжайте все так, как и делали. В штабе довольны вами, довольны работой Насса и госпожи Вебер.

Я посмотрел в его посвежевшее лицо, в спокойные глаза, и мне стало жаль, что я должен сразу же огорошить его известием о только что совершенном здесь преступлении.

— Андрей Ильич! Вы, наверно, еще не знаете о том, что сейчас погибли двое людей — московский корреспондент и ваш шофер Корнеев.

Матросов вскочил с кресла.

— А госпожа Вебер и второй корреспондент ранены, — продолжал я и подробно доложил ему о происшествии.

— А ведь покушение-то было задумано против вас, — заметил Матросов. — Машина эта ваша, никто другой ею не пользуется. Это значит, что осиное гнездо, которое вы потревожили, переполошилось и перешло в наступление.

В дверь постучали. Я отпер ее, и в комнату вошел корреспондент Миронов, сумрачный, со скорбным, потемневшим лицом.

— Не помешал беседе? — осведомился он, поклонившись коменданту.

— Наоборот, мы с полковником Матросовым обсуждаем детали катастрофы. Присаживайтесь, — сказал я, указывая рукой на кресло. — А это товарищ Миронов, корреспондент московской газеты, друг погибшего фотокора Володи.

Миронов пожал руку коменданту и сел, покачав головой.

— Бедный Володя! Целый год провел на фронте, на самых позициях, снимал под огнем и атаки, и танки, и «катюши». И погиб вот так, от глупой, нелепой случайности… — сказал он.

— Это диверсия, а не случайность. И ваш товарищ погиб не нелепо, а как солдат, от руки врага на боевом посту. Пока это все, что мы можем сообщить вам, но позже вы узнаете подробности диверсии, — сказал я.

Полковник молча и утвердительно наклонил голову.

— Диверсия? — удивленно повторил Миронов, и поняв по нашим лицам, что это правда, задумался. — Вот тебе и тихий, мирный городок, где спокойно, как на курорте, — сказал он. — Я старший в нашей литературной группе и от ее имени прошу вас… Нам очень не хочется, чтобы Володя был похоронен в чужой, немецкой земле… — Он помолчал. — Завтра утром «АНТ» улетает обратно. Разрешите отправить на нем тело погибшего товарища?

— Хотя летчики и не подчинены мне, но думаю, что смогу сделать это, — ответил я. — Только прошу вас: о том, что было сказано здесь, никому — ни Запольскому, ни Рудину, ни Першингу, решительно никому — ни слова! Случайная катастрофа — не больше. Это поможет раскрытию виновных.

— Понимаю. Будьте спокойны, — сказал Миронов, уходя.

— Не расскажете ли мне подробнее о переводчице? — попросил я коменданта. — Сегодня вечером я предполагал поговорить с ней, но эта авария помешала беседе.

— Она художница, латышка, вышедшая в тысяча девятьсот тридцать девятом году замуж за довольно известного немецкого художника Вебера. Их связала общность профессий и любовь. Макс Вебер был веселый, жизнерадостный человек, больше похожий на парижских художников, нежели на прилизанных, ходивших по струнке гитлеровских маляров. Может, потому, что он был австрийцем, да и молодость свою провел в Париже. Это был человек, насыщенный кипучей энергией, очень смелый, остроумный и несдержанный на язык. Это и погубило его. Макс Вебер был убит гестаповцами в сороковом году. Обстоятельств его смерти я не знаю, о них вам расскажет сама Эльфрида Яновна, когда несколько придет в себя, но знаю, что труп мужа ей не был выдан для погребения, а она сама была выслана сюда, в Шагарт, где и жила на положении поднадзорной. Здесь она сблизилась с семьями других ссыльных и немало помогла нашим пленным, работавшим у здешних богачей. Во всяком случае, в штабе армии отзываются о ней как о надежном, нашем человеке.