Рассказы - [42]

Ужасное подозрение закралось в душу Броза. Стояло рождество, индюка могли зарезать и съесть на обед. Злоба, вечно тлеющая в нем, вспыхнула с новой силой. Броз стоял в тени абрикосового дерева и, дрожа от ярости, всматривался в освещенный квадрат окна.

Потом медленным, тяжелым шагом он двинулся к дому, прижался к стене и сбоку заглянул в окно. Зрелище, которое ему представилось, заставило его крепко выругаться. Кухонный стол был весь уставлен фруктами, пирогами и цветами. Тони и Лиззи сидели за столом напротив друг друга, перед ними стояли бокалы, наполненные красным вином. На головах у детей были бумажные цветные шапочки. Они веселились вовсю, с аппетитом уплетали угощение, а когда рот не был набит, болтали и визжали от удовольствия.

На блюде, стоявшем перед Лиззи, лежали остатки жареной птицы. Тони взял с блюда ножку и с аппетитом вонзил в нее зубы. Тони — человек, из-за которого он потерял компенсацию и который засадил его в тюрьму! Броз это на всю жизнь запомнил. Теперь он уже ничуть не сомневался в том, что Лиззи, Тони и дети поедали его индюка.

Гнев, кипевший в нем, толкнул Броза вперед. Он бросился к двери и ворвался на кухню, схватив стоявший у стены топор.

— Где мой индюк? — заорал он. — Вы зарезали и съели моего белого индюка!

— Нет, нет! — закричал Тони. — Ты ошибаешься, Броз.

— Это старый леггорнский петух, — завизжала Лиззи.

Одним ударом Броз свалил на землю Тони и двинулся на Лиззи.

Девочки бросились к матери и уцепились за ее юбку, а мальчик, отскочив от стола, с грохотом упавшего на пол, бочком прокрался к двери и помчался по лесной тропинке к хижине Джо и Аугустино.

Когда бешенство в нем улеглось, Броз, не веря своим глазам, уставился на картину разрушения: поломанный стол, разбитая фарфоровая и стеклянная посуда валяется на полу среди пирогов, цветов и фруктов. Тони лежал на том самом месте, где упал. Вокруг Лиззи была лужа крови. Рядом с Лиззи лежали ее маленькие дочки, неподвижные и молчаливые, в своих цветных бумажных шапочках. Отсутствия мальчика Броз не заметил. Он стоял и сам удивлялся, что натворил его гнев всего за несколько минут.

Сжимая в руке топор, он вышел, спотыкаясь, из комнаты и поставил топор на место, у входа. Рука его, обагренная кровью Лиззи и детей, была влажной. Он вымыл ее под краном во дворе, дивясь тому, что наделала эта рука.

Он не чувствовал раскаяния и не винил себя, но дикий, леденящий страх начал охватывать его душу, страх перед последствиями того, к чему привело его бешенство.

Не помня себя, он шаткой походкой направился к абрикосовому дереву и уселся под ним. Убежать от нависшей над ним расплаты — такая мысль даже не приходила ему в голову. Обессиленный, в каком-то дурмане, сидел он и размышлял над тем, что произошло. В мозгу мелькали смутные обрывки воспоминаний. Вот избивают худого, оборванного ребенка, а мать, робкое, беспомощное создание, стоит рядом; мальчишки на школьной спортплощадке дразнят уродливого, грязного парнишку; вот он уже юноша, он думает лишь о том, как бы урвать себе кусок побольше, и презирает всех вокруг.

Потом он увидел того же юношу уже взрослым мужчиной. Вот он расхаживает с чванливым, независимым видом, коренастый и крепкий, и люди боятся его, как раньше он боялся их. Вот он, Броз Бауэн, боксер на ринге; толпа криками подбадривает его; чемпион сезона, он за большую плату ведет нечестную игру; нокаут, он теряет сознание; дикие вопли зрителей, которые радуются его поражению…

Он боялся и ненавидел людей, и эти чувства никогда не покидали его. К женщинам он всегда питал недоверие и презирал их, он считал, что эти слабые создания существуют лишь для того, чтобы удовлетворять мужскую похоть.

Но белые индюки, при чем тут они? Почему эти создания заняли такое место в его жизни? Этого он и сам не знал. Видимо, любовь к ним компенсировала в его душе жажду какой-то неземной красоты, которой он мечтал себя посвятить, чего-то такого, что никогда бы не причинило ему горя и не задело его больное самолюбие. Смутно он сознавал все это.

Тьма окутала его сгорбленную фигуру и холмы вокруг. Потом медленно выплыла луна и поднялась в небе, заливая двор неясным светом.

Во двор гордой поступью вошел индюк. Услышав в тени абрикосового дерева шорох, он распустил большим веером хвост и прошествовал дальше, распушая серебристо-белые перья, покачивая пурпурно-красной бородкой и грозно кулдыкая.

АБРИКОСОВОЕ ДЕРЕВО

— Не пойму, в чем тут дело!

Одри Ирвин внимательно глядела на абрикосовое дерево.

Оно выделялось своими голыми ветвями среди цветущих фруктовых деревьев, раскинувшихся по склону холма.

— На вид здоровое, сильное. А ни разу не плодоносило и даже не цвело никогда, мистер Макнелли.

Старик посмотрел на дерево. Взгляд его задумчиво скользнул по раскидистым ветвям, по крепкому стволу.

— Н-да, — произнес он медленно. — Боюсь, не застыли ли в нем соки.

— Соки застыли?

Мисс Ирвин нахмурилась. Она не слыхала о том, чтобы в деревьях застывали соки. Она была, правда, новичком в садоводстве, но прочла уже немало книг и училась подрезать деревья и опрыскивать их у Макнелли, владельца одного из лучших фруктовых садов во всей округе.