Рассказы - [8]

Жандармы тоже растерялись. Они тоже чувствовали, что Марию Консепсьон ограждает непроницаемая стена. Конечно же, убила она, они были в этом уверены, но предъявить ей обвинения не могли. Никому они не могли предъявить обвинения — у них не было ни единой достоверной улики. Они стояли, пожимая плечами, переминались с ноги на ногу, щелкали пальцами. Ну что ж, раз так, спокойной ночи. Тысяча извинений за беспокойство. Желаем всем доброго здоровья.

Маленький сверток, лежащий у стены возле изголовья гроба, начал извиваться, как угорь. Послышался плач — тоненький, еле слышный. Мария Консепсьон взяла на руки сына Марии Розы.

— Он мой, — сказала она твердо. — Я уношу его к себе.

Никто не выразил согласия словами, но, расступаясь перед ней, люди одобрительно склоняли головы или просто глубоко и довольно вздыхали.

Мария Консепсьон с ребенком на руках вышла вслед за Хуаном на дорогу. Домишко, где горели свечи и собрались старухи, которые всю ночь будут пить кофе, курить трубки и рассказывать истории о привидениях, остался позади.

Возбуждение Хуана выгорело дотла. В золе не осталось ни единого уголька. Он устал, устал… Опасное приключение кончилось. Мария Роза ушла и никогда больше не вернется. Ушли дни, когда они шагали рядом, ели из одной миски, ссорились, любили друг друга между боями. Завтра он вернется к постылой, нескончаемой работе, он спустится под землю и будет раскапывать древний город, а Мария Роза спустится в свою могилу. Душа его наполнилась горечью, непереносимой черной тоской. О Иисусе! Какие несчастья сваливаются на человека!

Но ничего не поделаешь. Сейчас ему хотелось только одного — уснуть. От изнеможения он едва передвигал ноги. Идущая рядом с ним женщина порой случайно задевала его, и ее прикосновение казалось призрачным и нереальным, словно лист пролетал мимо лица. Он сам не знал, зачем он так старался ее спасти, он уже о ней забыл. В душе, как в скрытой ране, не осталось ничего, кроме огромной слепой боли.

Он дошел до дома и, не дожидаясь, когда она зажжет свечу, сел прямо на пороге и начал раздеваться. Полусонные, негнущиеся руки кое-как стащили пышный наряд. С долгим стоном облегчения повалился он на пол и тотчас же заснул на спине, широко раскинув руки.

С глиняной кружкой в руке приблизилась Мария Консепсьон к кроткой маленькой козе у молодого деревца, которое гнулось и клонилось к земле, когда коза натягивала веревку, стараясь достать еще не выщипанную траву. Привязанный в нескольких шагах козленок поднялся и заблеял, его легкая волнистая шерсть зашевелилась на свежем ветру. Мария Консепсьон присела на корточки и, придерживая козленка за привязь, дала ему немного пососать мать. Потом размеренно и неторопливо надоила молока для ребенка.

Она сидела на пороге, прислонившись к стене. Меж ее скрещенных ног, как в колыбели, спал сытый младенец. Мир переполняла тишина, небо плавно стекало к краю долины, луна кралась наискосок к зубцам гор, скоро она спрячется за ними. Марии Консепсьон было уютно и тепло, она твердила себе, что новорожденный — ее сын, и блаженно отдыхала.

Мария Консепсьон слышала, как дышит Хуан. Звуки его дыхания тихо летели через низкий порог; казалось, дом отдыхает после трудного дня. Она тоже дышала медленно и очень тихо, и каждый вдох насыщал ее покоем. Неслышное дыхание ребенка было как тень ночной бабочки в серебряном воздухе. Казалось, эта ночь и эта земля то ширятся, то опадают в такт всеохватному, неторопливому и доброму дыханию. Голова ее склонилась, глаза закрылись, она чувствовала, как что-то внутри ее медленно вздымается и опадает. Она не знала, что это такое, но ей было свободно и легко. И, засыпая над ребенком, уже во сне, она все еще ощущала странное, словно бы охраняющее само себя счастье.

^{Перевод Ю. Жуковой}

Веревка

На третий день после того, как они переехали за город, он принес из деревни корзину продуктов и большой моток веревки. Она вышла ему навстречу, вытирая руки о зеленый фартук. Волосы у нее были взъерошены, обгоревший нос пламенел. Всего два дня прошло, сказал он, а у нее уже вид заправской сельской жительницы. Серая фланелевая рубашка на нем взмокла от пота, тяжелые ботинки были запорошены пылью. А у него вид такой, отпарировала она, будто он играет в пьесе из сельской жизни.

Кофе принес? Она весь день ждала, когда же наконец сможет выпить кофе. Заказывая в день приезда продукты, они совсем упустили кофе из виду.

Елки зеленые! Не принес. Господи, опять, значит, тащись в деревню. Нет, он пойдет, даже если рухнет по дороге. Зато все остальное он вроде бы принес. Она укорила его: он потому забыл кофе, что сам его не пьет. Пей он кофе, он бы еще как про него вспомнил. Пусть представит, что у них кончились сигареты! И тут ее взгляд упал на веревку. Это еще зачем? Да он подумал: вдруг возникнет надобность в веревке — белье там вешать или еще что. Она, естественно, спросила: уж не думает ли он, что они собираются открыть прачечную? Он что, не заметил, что у них во дворе натянута веревка ненамного короче той, что он принес? Да ну, так-таки и не заметил! А ей та веревка портит весь вид.