Рассказы - [4]

Ангел, чтобы его развлечь, дарил ему ромашки с золотым сердечком и жемчужными лепестками, он уже настолько сблизился с узником, что сказал, что, несомненно, заточение было повелением Бога, и нельзя было противоречить святым указаниям. Насмешливый хохот был ответом узника, и следующей ночью, явившись к оконной решетке, ангел с удивлением увидел, как через дверку в сад вышел кто-то, укутанный с ног до головы, с закрытым лицом, его рука схватила руку ангела, и он страстно и мелодично прошептал тому на ухо: «Теперь мы свободны… возьми меня с собой… быстро уйдем, чтобы меня не заметили.»

Ангел, застигнутый врасплох, был не в состоянии ответить, он ускорил шаги и убежал, не только с улицы, но и из города и укрылся в горах. Ночь была прекрасная, это был май. Примостившись у подножия дерева, она, пребывая в томной неге, как ангел, который был его отрадой, был с ним рядом — она, читатели уже догадались, что речь шла о женщине, нервной, язвительной, обливающейся слезами, дерзкой.

Она не мог себе объяснить, теперь, когда между ними уже не было решетки, почему его соучастник в бегстве не казался более таким страстным, не строил планы на будущее, не говорил о браке и прочих вещах, сейчас, бесспорно, важных. Ничего, он казался таким ясным, таким довольным, улыбался, укутавшись в свою мантию с многочисленными складками, смотрел на небо с таким видом, будто бы с Луны ему в рот должна была упасть булка. Женщина начала задавать вопросы, наконец, она рассердилась и возмутилась, отошла на несколько шагов, когда ангел спросил ее о причине того, она подняла руку и отвесила прекрасной ангельской щеке звучную и прекрасную оплеуху, после чего побежала в сторону города, как сумасшедшая. А покинутый ангел, не чувствуя ни боли, ни стыда, грустно шептал:

— Поэт лгал! Это был не ангел! Это был не ангел!

Как только он это произнес, он увидел, как разорвалась завеса туч, и с неба сошел легион ангелов, но ангелов настоящих, действительно реальных, они, радостные, окружили его. Он был помилован, он одолел самое большое искушение — это была женщина, и Бог вознес изгнанника. Запел сияющий хор, вознося его на небеса, сквозь сияния небесных сфер, но, летя вверх, ангел обернулся, чтобы украдкой взглянуть на землю, он вздохнул, и сердце его сжалось. Там остались его грезы…. И так был прекрасен жасмин за решеткой!

Белый конь

Вдали, на первом небе, святой апостол, склонившись направо, к голове льва с кудрявой гривой цвета стали, подобной тому, что виднеется на оружии воина, размышлял. Он казался почти таким же задумчивым и погруженным в себя, как и в тот день, когда после того, как он целый день рыбачил на Галилейском море, он увидел, что ни одна рыба не попала в его сети, только потом его единственной отрадой стало появление Мессии и чудесного улова. Сейчас, хотя бы и было время рыбной ловли, сын Зеведея осматривался вокруг, не догадываясь, откуда придет спасение, хотя бы чудо, а чудеса он так сильно любил.

Перед Господом в поле росло огромное дерево со старым морщинистым стволом с запутанными ветками, почти лишенное листьев, а те, которые остались, были желтыми и высохшими. Это огромное растение, несмотря на вою старость, внушало уважение, хотя то одна, то другая из его ветвей ломались, оно сохраняло свой величественный вид, его облик — облик столетнего старца заставлял относиться к нему с почтением и внушал желание задуматься о бренности величия. На ветвях дерева висело множество военных трофеев: нагрудники, шлемы, поножи, воротники с героическими вмятинами и трещинами, вызванными ударами и порезами, сияющие затупившиеся мечи и расколотые копья с обломками наконечников, щиты с гордыми эмблемами, белоснежные одежды, украшенные красным крестом, которой, по-видимому, был начертана горячей кровью, вытекшей из раны, ятаганы, отнятые у мавров, тюрбаны, отнятые вместе с головой, гордые флаги с дырами, проделанными снарядами, белый плащ Боабдила и красочная пернатая корона Монтесумы. У подножия дерева, прикованный железной цепью, стоял красивейший белый конь, сияющий боевой конь, христианский Пегас, идеал скакуна, несшийся галопом по облакам, нисходивший, дабы даровать победу.

Глаза апостола остановились на коне, подобного которому они никогда не видел. Он заметил светящуюся белую шкуру, тонкую нежную струящуюся гриву, сверкание глаз, горячее дыхание, из ноздрей, изящность конечностей, прямо до женских лодыжек, какой-то магнетизм, исходящий от благородного тела небесного животного. Показывая, что его всадник вечно на него смотрит, конь встал на дыбы, поднял уши, вдохнул воздух, ударил ногой по земле, по блестящему шлему, будто говоря: «Когда настанет время? Когда мы будем вместе? Почему бы тебе меня не отпустить? Почему мы не кружим вместе среди огней и искр красного неба, пылающего воздуха сражений?»

Поднялся апостол-воин и подошел к коню, что погладить его по спине. Он хотел успокоить его, он хотел, чтобы его не одолевало нетерпение, и не знал, как это сделать, ведь конь был славным ветераном, он до сих пор мечтал о подвигах прошедших дней. Несомненно, его томление стало сильнее, воспоминания в нем ожили, когда он увидел, что в рай вошла какая-то душа, но не казалось, что ей была знакома дорога, она выглядела потерявшейся и растерянной. Вновь прибывший был среднего роста, темноволосый, худощавый и смуглый, его тело обвивали красно-желтые одеяния, которые постепенно из-за крови, текущей из смертельных ран, становились одного цвета с ней.