Рассказы - [3]

В тот день за обедом издателям удалось увлечь его своей идеей, которая была призвана стать противовесом естественным наклонностям этого человека — нетерпеливого, эмоционально неустойчивого и не умевшего держать в узде свою сексуальность. Ему ничего не стоило обзвонить всех своих любовниц и всех своих друзей в самое неподходящее время, чтобы прочитать им какой-нибудь абзац своего нового произведения или рассказать об очередной сердечной драме. Иногда он приглашал их в свою квартиру — с видом на Центральный парк, — чтобы разглагольствовать перед ними об энергии города и ночи или чтобы пить без меры, учиться делать фокусы или складывать из бумаги вертолетики.

Все, что мне удалось прочитать о Сент-Экзюпери — даже его исполненное отчаяния возвращение в армию и его последний полет, закончившийся исчезновением писателя, и фраза из повестки, выписанной дежурным офицером, звучавшая, как эпитафия: Pilot did not return and is presumed lost [4], — заставляло меня сделать один и тот же вывод. Мне было уже сорок девять лет, и, поговорив с близняшками, я обещал им, что в день своего пятидесятилетнего юбилея отправлюсь в какую-нибудь гостиницу и прочитаю «Маленького принца» от корки до корки (девочки к этому времени уже исполнили свой долг: обе прочитали книгу с восторгом, которому я — по причине своего малодушия — не сумел порадоваться). Наконец, знаменательный день наступил. Ночь, проведенная в гостинице своего родного города, вызывает в душе странные чувства. А пятьдесят лет — достаточно знаменательная дата, и близкие тебе люди бывают достаточно снисходительны, каким бы способом ты ее ни отмечал. Оставив в стороне предубеждения невежества и смирив гордыню, я медленно продвигался, ощущая под ногами сыпучий песок дюн (и слов), преодолевая старые и новые преграды, скользя по этой детской сказке, исполненной символизма. Иногда я подчеркивал какую-нибудь фразу, как например: «Самого главного глазами не увидишь» — наиболее известную и неоднократно использованную авторами книг по саморазвитию.

Когда я закрыл книгу, меня охватило желание писать, хотя я, исходя из личного опыта, с большим недоверием отношусь к подобным порывам, а также к сопровождающему их ощущению своей исключительности. У меня не возникло никакого особенного чувства, когда я дочитал историю до конца: для меня ничего не изменилось. В этот особый день, без торта и без свечек, я вспомнил о мальчике в поэтико-космической пижаме и спросил себя, как сложилась его жизнь. Потом я принялся писать и провел за этим занятием почти всю ночь. Из-за двери до меня доносились звуки, присущие жизни гостиницы: торопливые шаги, смех и стоны (а за ними, на втором плане, я ощущал энергию всего города). Если бы у меня были любовницы и вид на Центральный парк, я, наверное, обзвонил бы их, обуреваемый чувством собственной исключительности, чтобы прочитать мною написанное. Однако я предпочел дождаться рассвета, ощущая прикосновение чужих простынь и наслаждаясь то тем, то другим эпизодом книги (например, историей пьяницы, который пьет, чтобы забыть, что ему совестно пить).

Я отключил будильник, встал, принял душ — как же мне нравится напор воды в гостиничных душах! — расплатился и пошел домой пешком. Когда я открывал входную дверь своей квартиры, мне показалось, что я вернулся из долгих странствий. И путешествие это утвердило меня в убеждении, что игра воображения может быть одновременно восхитительной и обманчивой и что, на наше счастье, с книгами дело обстоит проще, чем с поездами, — здесь можно опоздать, а потом, некоторое время спустя, войти в тот же самый вагон (или уже не входить). Кроме того, я еще раз удостоверился, что — по крайней мере, на планете, где живу я, — самое главное прекрасно можно увидеть глазами. Да и что является самым главным? Притворство женщин, которые делают вид, что не замечают, когда на них смотрят; цвета такси; настойчивость юноши, разучивающего гаммы на контрабасе; правдоподобие лжи взрослых, когда они обманывают детей, и бутылки, летящие в контейнер для стекла, которые в этот миг уже ни наполовину пустые, ни наполовину полные.

Любимые песни Ленина

Когда приходишь в опустевшую квартиру родителей, чтобы в последний раз навести в ней порядок, перед тобой открывается мир, чуждый тебе и одновременно до боли знакомый. В самом начале этой операции возникает альтернатива: сохранять эти вещи или же ликвидировать. Если ты отъявленный консерватор, тебе остается лишь снять помещение для хранения этого скарба или же заполнить им свой дом, пожертвовав обликом собственного жилища. Если же ты сторонник радикальных решений, то в первый момент испытаешь ощущение легкости, освободившись от этого бремени. Однако очень скоро у тебя возникнет желание посмотреть старые фотографии в альбоме, вернуть назад сковородку, на которой тебе когда-то жарили самые лучшие в мире яичницы с картошкой, или послушать одну из пластинок с народными мелодиями Северной Кореи. И ты пожалеешь, что выбросил их: они казались тебе балластом, от которого следовало немедленно освободиться, а в действительности были якорем, удерживавшим тебя в бурном море. Каждый из детей возвращается к чему-то давно забытому и никак не хочет с этими воспоминаниями расстаться. Все внуки заявляют, что ничего выбрасывать нельзя, а кое-кто из родственников даже с неуместным пафосом провозглашает, что все вещи необходимо передать в музей. Пока длится спор, отмеченный отсутствием реализма и определенной долей непорядочности, ты успеваешь заметить жир на кухонном кафеле, торчащую из стены проводку на месте электрического счетчика, который сняли техники компании, россыпь канцелярских скрепок на полу и разноцветные разводы на потолке — застывшие свидетельства наводнений у соседа сверху. Если тебе не надо ни с кем спорить, ты можешь спокойно приняться за работу. У тебя будет достаточно времени, чтобы рассмотреть сокровища, о которых ты почти совсем забыл; ты сможешь аккуратно убрать фотографии сестры, чьего голоса ты никогда не слышал, как не слышал и упоминаний о ней. Ты впервые — с удивлением и волнением — увидишь ее на этих глянцевых прямоугольниках, таких же черно-белых, как форма монашек Красного Креста, которые заботились о ней до самого конца: вот она стоит в окружении деревьев Чехословакии