Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев) - [18]

Долговязый заботливо поправил на Женьке рубашку и, кивнув на Глеба, спросил:

— Кто этот экскаватор?

— Сосед, — преданно хихикнул Женька.

Долговязый подошёл к Глебу, пощупал пакет с колбасой, потянул носом и прищёлкнул языком.

— Кажется, неплохая жвачка в наличии. Составим ансамбль. — Он вытащил из кармана десятку и протянул её Женьке: — Женя, друг, доставь нам удовольствие, сбегай за коньяком.

— Володькиного отца на «скорой помощи» увезли! — выкрикнул Борька. — Глеб, слышишь?!

Долговязый посмотрел на него сверху, поднял бровь.

— Преставился, что ли? Ну и ладно. Одним больше, одним меньше.

У Борьки вдруг защипало в носу, словно он понюхал нашатыря.

Глеб свободной рукой отбросил Женьку от двери, сунул Борьке пакет и медленно взял парня за лацканы.

Синий с металлическим блеском пиджак жалобно затрещал.

— Осторожно! — взвизгнул долговязый. — Я одет…

— Это тебе только кажется, — сквозь зубы проговорил Глеб, открыл дверь, выбросил долговязого на площадку. — Брысь, в какую больницу Глухова увезли? — спросил он.

— Не знаю…

5

Соседи возвращались домой кто когда. Женщины прямо с работы бежали по магазинам. Они приходили нагруженные кошёлками и пакетами. Мужчины работали далеко от дома и являлись позже.

Борькино известие соседи восприняли довольно вяло.

— Достукался, — сказала Марья Ильинична и принялась налаживать мясорубку. — Хоть бы его тряхнуло как следует: может, за ум возьмётся наконец, — ворчала она, пропуская мясо для фрикаделек.

Крупицын резко заметил:

— Следовало ожидать. Насчёт одумается — напрасные мысли. Организм уже привык к потреблению. Теперь никакими лекарствами не вылечишь, разве гипнозом только.

— Ты не рассуждай, — торопила его жена. — Это не наше дело. Нам ещё по магазинам пройтись нужно.

Борька сидел в закутке и удивлялся: известие, которое он принёс, почему-то не вызывало у соседей скорби.

Мимо него, опустив голову, прошёл Глеб.

— Скончался, — сказал Глеб просто.

Соседи замолчали.

Они смотрели на Глеба, словно он был виноват в этой смерти. Глеб отворачивался. Шея его наливалась багровым цветом.

— Умер… Я в больницу ходил.

Из углов, из щелей выползла тишина, заполнила кухню, нависла на занавесках и на клейких ленточках-мухоловках.

— Вот так эпидермис! — вдруг выкрикнул Женька.

Все повернулись к нему.

Крупицын схватил сына за ворот и вытолкнул его на середину кухни.

— Щенок! — закричал он впервые на людях. — Второгодник! Я для тебя стараюсь. Я для тебя в своём институте место хлопочу, чтобы ты интеллигентным человеком стал. Я по ночам не сплю, технику изучаю, чтоб тебя в люди вывести… — Крупицын закашлялся.

Марья Ильинична протянула ему стакан с водой.

— Ты в могилу сойдёшь, чтоб сынку на том свете местечко приличное подыскать.

— А вас не спрашивают, — ввязалась Женькина мать. — Евгений, марш в комнату!

Она втолкнула Женьку в комнату, грозно посмотрела на мужа и хлопнула дверью.

— А с Володькой-то как же теперь? — спросил Глеб. — Володька-то…

Марья Ильинична опять взялась за мясорубку.

— Володька не пропадёт. Как ему пропасть, когда мы кругом, люди. Володька человеком станет. Нельзя ему иначе… Не позволю! — И она повернула ручку с такой силой, словно в шнеке застряла кость.

— Ты, Евгений, пойми, — говорил Крупицын сыну, укладываясь в постель. — Ты теперь взрослым становишься. Ты теперь в глубину должен глядеть. Мы не вечные с мамой. Старайся человеком себя показать, солидность свою.

В комнате рядом шёл разговор.

— Слушай, — говорил Марье Ильиничне муж. — А если его ко мне на стройку? Как ты думаешь?

Марья Ильинична не ответила. Она вспомнила, как муж привёл её сюда, в эту комнату, когда они поженились, как радовалась она своему углу. В двадцать шестом родился Сашка, их единственный сын. В сорок пятом он погиб в Германии. Марья Ильинична вытерла глаза уголком наволочки.

— Пусть он сам решит, — сказала она, вздохнув.

За стеной, свернувшись калачиком, лежал Борька Брысь. Он отыскивал слова, чтобы утешить Володьку, когда он вернётся. Утешения должны быть скупыми, как на войне. Борька морщил лоб, сжимал кулаки и бормотал сурово:

— Ты это… Вот… Значит, брось…

А в первой от входных дверей комнате, заваленной рулонами чертёжной бумаги, гирями, гантелями, неглажеными рубахами и пёстрыми сувенирами с далёких морей, ворочался Глеб.

За окном урчала очистная машина. На соседней улице ремонтировали трамвайный путь. Звякали гаечные ключи и жужжала сварка. Ночные звуки успокаивают людей. Они как мост между зорями.

6

Хоронил Глухова Адмиралтейский завод. Шли за гробом сварщики, клепальщики, монтажники, размётчики, кузнецы и электрики. Шли товарищи, которых он предал.

С печальным укором играла музыка.

На полу в комнате Глухова валялись скомканные грамоты. Мутная лампочка криво висела на пересохшем шнуре. Табачный дым осел по углам паутиною. Казалось, сам воздух сгустился и липнет к щекам.

Марья Ильинична распахнула окно. Она принесла ведро воды, тряпку и щёлок. Вместе с ней пришла и другая соседка — мать Борьки Брыся. Они отмывали грязь, оставшуюся после Глухова.

Борькина мать покрыла стол своей старенькой скатёркой. Марья Ильинична поставила вазу с ромашками.

* * *

Володька воротился из похода в середине дня. Он шёл и насвистывал. Щёки его шелушились от солнца.