Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев) - [15]

Борька поотстал и попробовал шагать на манер долговязого парня. Он засунул руки в карманы и пошёл, напружинивая икры, словно поднимался по ступенькам. Для убедительности он выпятил нижнюю губу и свёл брови над переносьем. Прохожие стали оборачиваться, а какие-то две девчонки обхихикали его моментально. Борька разозлился, пнул полосатую кошку, посмевшую выскочить из парадной, и с достоинством принял на себя грозный взгляд толстой дворничихи.

Дворничиха погрозила Борьке пальцем-сарделькой, уселась на грузовой мотороллер и покатила на нём в подворотню. Красный трескучий мотороллер тащил не только дворничихин центнер, но ещё и платформу песка в придачу.

Девчонки, им только и дела — смеяться, фыркнули в кулаки и помчались через дорогу.

— Граждане, обратите внимание на этих весёлых школьниц. Они нарушают правила уличного движения.

Девчонки метнулись обратно на тротуар. Они лишь сейчас заметили милиционера с радиорупором на груди. Но… милиционер поднял руку. Справа и слева остановились машины. Посередине улицы, по белой осевой черте, летела к перекрёстку «скорая помощь».

«Дорогу!.. Дорогу! — кричали сирены. — Нужно обогнать беду!»

В конце улицы «скорая помощь» затормозила и плавно въехала в подворотню высокого дома, одетого в леса.

Борька забыл про девчонок, про кошку, про дворничиху на мотороллере, про милиционера с радиорупором. Борька уже бежал к блестящему лимузину, к сосредоточенным людям в белых халатах. Ему хотелось хоть чём-то помочь. И, когда мимо него проносили больного, он придержал носилки за край. У больного были редкие волосы и запавшие, оловянные от страха глаза. Борька узнал его.

— Это Глухов! — крикнул он. — Володькин отец!

Снова взревел не остывший мотор. Машина вынеслась на осевую черту.

3

Говорили, что у Володькиного отца золотые руки. Говорили, что построят когда-нибудь музей, где главным экспонатом будут руки рабочего, отлитые из вечного металла, из платины.

Умерла Володькина мать, и отец стал глушить тоску водкой. Сначала пил робко. Поворачивал портрет жены лицом к стене и только тогда доставал поллитровку. Первую рюмку он выпивал торопясь, стоя, будто боялся, что отнимут. Нюхал хлеб и начинал плакать.

— Один, — бормотал он, размазывая слёзы. — Один-одинёшенек. Предала ты меня, бросила. — Отец укоризненно смотрел на портрет жены. — А как жили…

Володька был маленький тогда — первоклассник. Он забивался в угол между оттоманкой и печкой, ждал мать. Ждал, что войдёт она сейчас в комнату, и всё кончится, и всё будет как надо. Отец, может быть, тоже ждал её, но не говорил об этом. Взрослые стыдятся таких вещей.

Глухов засыпал за столом. Володька заводил будильник, чтобы отец не проспал на работу, и садился делать уроки.

В первом классе Володька научился носить рваные чулки вверх пяткой и обстригать ножницами обтрепавшиеся края брюк.

В квартире поначалу никто не догадывался, что происходит с Володькиным отцом. Он выпивал тихо, в одиночестве. Работал он сварщиком на Адмиралтейском заводе и, сидя за рюмкой, начинал иногда спорить с кем-то:

— А что вы за мной присматриваете? Нужна мне ваша забота. Я работаю? Работаю. Ну и отскочь!.. Не лезь в душу…

Иногда он подзывал Володьку к себе и, отвернувшись, говорил:

— Жениться бы нам с тобой, сын. Ты хочешь новую мамку?

Володька молчал. Он уже понимал, что новыми бывают только мачехи.

— Молчишь, — шипел на него отец. — А мне каково?.. — Но, видно, и сам он боялся такого шага. Боялся новых забот и волнений.

Однажды в квартиру пришли рабочие с завода. Володька был уже в третьем классе. Рабочие принесли ему деньги, еду и сказали, что отец в больнице — сжёг себе левую руку.

— Пенсию не дадут, — хмуро толковали соседи на кухне, — пьяный был… Вот горе-то сам себе накликал.

Соседи кормили Володьку, чинили ему одежду. Особенно Марья Ильинична. Её муж помогал Володьке делать уроки и даже ходил на родительское собрание.

Почти каждый день бегал Володька в больницу. Он пробирался в дырку под забором, увёртывался от нянь в больничном саду и от дежурных врачей в коридорах.

Отец всегда молчал. Он словно тяготился присутствием сына. Лишь один раз, перед выпиской, он погладил Володьку по голове и зажмурился. А когда пришёл домой, то весь вечер просидел, перебирая грамоты, полученные на заводе за хорошую работу. Он покачивал изуродованной рукой, морщился и вздыхал.

Володька подошёл к нему, сказал:

— Ладно, отец, перебьёмся. Ты только держись крепче…

Но слабые люди самолюбивы: отец оттолкнул его и ушёл.

Несколько раз навещали отца рабочие с завода. Глухов принимал их хмуро, молчал и торопился выпроводить. А когда они уходили, ворчал раздражённо:

— Пожалеть пришли. Как же. А, чихал я на ваш завод! Я и без вас проживу!

Глухов устроился работать банщиком. Теперь он пил, глядя прямо на портрет жены, и кричал:

— Ну и пью! Ну и гляди! Вот он я, Иван Глухов! Смотришь? А мне наплевать…

Он тыкал в портрет изуродованной рукой. Руки у отца были теперь белыми, вялыми, как сонные, задохшиеся рыбины.

Время словно остановилось в их комнате. Будильник не тарахтел по утрам. Володька старался как можно дольше задерживаться в школе. В школьной библиотеке он читал и готовил уроки. Смеялся Володька лишь в школе, да ещё на улице. В своей парадной он уже умолкал, а в квартиру входил молчаливый и собранный, в постоянной готовности встретить беду.