Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев) - [14]

Отец отшвырнул ремень, проворчал зло:

— Слушаешь всяких дур…

— Да, да, — бормотала Майя Петровна, — они нам всё расскажут… Пойдём в кухню.

Ребята спокойно сопели. Они думали о чудовищном предательстве, о боли, которую можно причинить без ремня, ножа и калёного железа.

Валерка вытащил изо рта кулак, проглотил что-то раз в пять побольше кулака, солоноватое и стыдное. Проглотил с трудом, с большим усилием, но, может быть, поэтому глаза у него стали сухими и твёрдыми.

— Тебе хорошо, Рэмка, — прошептал он. — Ну, выдрали бы — не привыкать. — Потом он положил руку на Рэмкино плечо. — Не стоящее это дело — любовь.

Рэмка по-прежнему смотрел на пятнышко.

— Ага, — печально прошептал он.

В комнате было тихо, только со двора доносился звук целлулоидного мяча: «Пинг-понг. Пинг-понг».

Здесь, на диване, друзья поклялись, что ни одни девчонка не затронет их сердец до самого гроба.

— Небо, земля. Сталь и честь. Мы сказали клятву. Хук.

Время говорит: пора

1

В шесть утра будильник вздрагивает, щёлкает слегка, словно барабанщик пробует палочки, и начинает выбивать дробь. За стенами просыпаются другие будильники.

Зовут будильники, торопят.

Люди сбрасывают одеяла, потягиваются, спешат на кухню к водопроводному крану.

В шесть часов встают взрослые. Это их время. Ребята могут спать сколько влезет. Наступило лето.

Ребят в квартире трое: Борька, по прозвищу Брысь, Володька Глухов и Женька Крупицын.

Борька вскочил сразу. Он всегда поднимался со взрослыми. Размахивая полотенцем, выбегал на кухню, но там уже хозяйничала ткачиха Марья Ильинична. Её чайник весело пускал пар к потолку. Другой сосед — фрезеровщик Крупицын — стоял около раковины, чистил зубы. Крупицын скосил на Борьку глаза, пожал плечами.

— Я же сразу встал с будильником, — сокрушённо признался Борька. — Я самым первым хотел.

Марья Ильинична добродушно усмехнулась:

— Поработаешь с наше, тогда и будешь вставать самым первым. Время у тебя в душе поселится.

Борька устроился у раковины. Он любил энергичный ритм утра и холодную воду спросонья. Но его гоняли всегда:

— Брысь!

— Пусти-ка…

— Дай лицо сполоснуть…

Борька огрызался:

— А я что, немытый должен? Мне тоже надо…

Мыльные струйки текли у него по спине. Он норовил ухватить пригоршню воды и всегда врал:

— Ой, глаза щиплет!

Это очень приятно — толкаться у раковины. Будто сам спешишь куда-то, будто и тебе некогда. Лишь одной соседке, Крупицыной, Борька уступал раковину беспрекословно.

— Не понимаю, — ворчала она, придерживая полы цветастого халата. — И чего он здесь крутится, толчётся под ногами! Бестолковый какой-то… Ну ладно, мойся, мойся. Я обожду. Мне ведь спешить некуда. Тебе ведь нужно быстрее.

Зато очень весело становилось, когда на кухню выскакивал Глеб. Из взрослых он вставал самым последним. Он прихлопывал будильник подушкой и настойчиво вылёживал, пока Марья Ильинична или кто-нибудь другой из соседей не стаскивал с него простыню.

Глеб был мускулистый, будто сплетён из тугих канатов. Он намазывал Борьку мыльной пеной, щекотал его под мышками, сам смеялся, фырчал и отдувался, как морж. Потом он растягивал тугие резинки эспандера и грохотал двухпудовой гирей.

Почти все жильцы завтракали на кухне. Глеб подкладывал Борьке куски колбасы и изрекал с набитым ртом:

— Ешь, Брысь. Лучше переспать, чем недоесть.

Крупицын покидал квартиру первым. Он работал в исследовательском институте в экспериментальном цехе. Ходил на работу с портфелем. В нём были батон и бутылка кефира. Следом за ним отправлялись Борькин отец — шофёр и муж Марьи Ильиничны — строитель.

В семь часов взрослых в квартире не оставалось. Квартирой завладевала тягучая тишина, и Борьке казалось, что он опоздал куда-то. Вздыхая, он принимался за уборку.

В комнате слегка пахнет бензином. На стене — фотографии всех отцовских машин. На буфете, рядом с чайным сервизом, лежит замысловатая стальная деталь — лекало. Борькина мать сделала её своими руками, когда ещё училась в школе ФЗО. Мать бережёт лекало, чистит его шкуркой и скорее готова расстаться с сервизом, нежели с ним.

Убирая комнату, Борька грохотал стульями, чтобы загнать тишину в угол.

Но она не сдавалась. Только часы могли бороться с тишиной. Они тикали во всех комнатах, словно оповещая, что здесь живут рабочие люди, что ушли они по своим делам и вернутся в положенный срок.

2

Летние каникулы выдули Борькиных сверстников из города. Опустели дворы, и не с кем играть. Борькин отец скоро погонит машины в казахскую степь. Борька поедет с ним. А пока скучно.

Борька глазел по сторонам, толкался у прохожих под ногами и, не моргнув, переходил самые бойкие перекрёстки.

На проспекте Огородникова, что ведёт в порт, Борька встретил соседа Женьку Крупицына. Женька шагал, как страус, прилаживаясь к походке долговязого парня в белоснежной рубашке.

Долговязый шёл — плащ через плечо, руки в карманах. Он ни на кого не глядел, словно был самым главным на улице.

Женька ел парня глазами и от волнения глотал слюну. Заметив Борьку, он подмигнул — вот, мол, какой у меня друг. Женька старался смотреть на прохожих вприщур, словно были они далеко-далеко или даже где-то под ним. Борька побежал рядом и всё удивлялся: что это с Женькой творится? А может быть, Жёнькин друг и верно важная птица.