Рассказы о театре - [2]

А Лебедев же вообще все чувствовал поначалу, что называется, кожей спины. Затем только соображал. Со временем он принял мою трактовку. Влез в эту шкуру. Холстомер — это была его песня. Песня его жизни. Сошлись все данные, которые только могут быть у артиста, и данные природы и среда. Среда ведь в театре была мощная. Конечно, он был вожак, коренной, а другие — пристяжными. Но какими мощными «пристяжными»: Басилашвили, Ковель, Волков, Данилов, Штиль, Мироненко!.. И хор — будь здоров какой! А в центре — Лебедев, талант от матушки-природы и древнего фаллического славянского бога Рода.

Он не был имитатором, который подражает звуку, пластике. Он сам становится лошадью, Бабой-ягой — превращался в эту сущность. Временами даже слишком — порой не хватало отстранения. Но про его работы нельзя было сказать: удачная или неудачная роль. Все, что он делал, — всегда интересно. Хуже — лучше, черт-те что, но не в этом дело! Слушать, смотреть, разглядывать его творения бесконечно любопытно. Как явление природы, без прикрас — что есть, то и есть. Со всем его бульканьем, цоканьем, хрипеньем, со всеми его ужимками. Это воспринималось всегда неожиданно. Особенно в таких ролях, как Фальстаф, Холстомер, Крутицкий… В них были перевесы, но все равно — поразительно, необычно, неподражаемо.

Товстоногов сдерживал его неукротимость, но он же не сидел на каждом спектакле. А Лебедев постепенно все расширялся, расширялся в сцене Крутицкого так, что она в два раза становилась длиннее. А в Фальстафе я сделал ему коллажный костюм из рисунков, и роль он выстроил коллажную. В ней были замечательные находки. Евгений Алексеевич придумал, что рука у него живет как бы отдельно от тела. Рыжухин и Трофимов, два грандиозных артиста, это гениально обыгрывали. Они несли руку Фальстафа отдельно от него, с большим почтением, как нечто жутко ценное. Абсурд получался адски нелепый и смешной.

Вот такое было явление — Лебедев. Сюрреалистический артист в русском театре. Посмотрите иллюстрации художников XIX века к Гоголю или Салтыкову-Щедрину — увидите тот же сюрреализм. Он из того же ряда. Из великой русской литературы. Этакий плывущий по реке топор. Он оттуда, из этих глубин, из прозы Лескова, из Селиванов-Голованов, из странных героев, выламывающихся из обыденности. Такой Атилла… Дьяк из «Соборян» — он, кстати, гениально сыграл бы его.

Недаром на гастролях за границей Лебедева принимали с первых же минут, стоило только ему выйти на сцену. У них нет таких типов. Он не артист, он явление природы, оказавшееся почему-то в театре. Неожиданная форма жизни. Он все чувствовал нутром, животом. В старинном понимании этого слова: человек — живот.

Лебедев был рожден для лицедейства. Не стал актером, а таким родился. С ним интересно было бражничать и говорить в застольях. Он не просто ел, он поглощал. Он проявлялся во всем, даже в том, как ходил, как смотрел, слушал, в замечаниях, оценках, комментариях по поводу того, что видит. Он не шел буквально от логики, а опирался на свое внутреннее ощущение, на свою нутряную философию, которая выражалась в мимике, жестах, в том, как он руками помогал мысли выйти наружу. Мне интересно было даже не то, что он говорит, а то, как он говорит… Абсолютный артист по рождению. Загадка природы! Талантливо она его сотворила, черт побери!

Когда Евгений Алексеевич попадал в другую среду, чувствовал то, что витало в воздухе. Приспосабливался, менялся, как живое существо, мутировал. Но своя основа оставалась той же. Артистам Льва Додина полезно было рядом с ним поработать. Додин вообще молодец, что пригласил сначала Олега Борисова, а потом Лебедева. Эти два гиганта оставили след в артистах МДТ. Они нисколько не выпадали из органики его спектаклей.

Конечно, в теперешнем театре не хватает такого артиста. Не только в БДТ, но и вообще в русском театре не хватает. Куда они подевались? Ушли в прошлую сказку? Мне, слава богу, повезло видеть такое чудо, как Евгений Алексеевич Лебедев, и работать с таким грандиозным кентавром. И ежели этому Великому, Богом данному артисту решат когда-нибудь поставить памятник, то я предложил бы отлить его в бронзе именно в виде мифологического кентавра.

Обавник. История одного бунта

Кто смотрел знаменитый фильм «Последний китайский император» режиссера Бернардо Бертолуччи, тот наверняка помнит, что в конце фильма, когда император Пу И, двенадцатый в династии Цин, попадает в руки наших доблестных специальных органов (а это 1945 год), к нему в камеру, чтобы их китайское Величество не скучал и чтобы ему было с кем поговорить, подсаживают довольно молодого заключенного, владеющего основными европейскими языками. Сам китайский император кроме родного знал еще три языка — английский, немецкий, французский.

Заключенного полиглота не без труда разыскали в лагерях НКВД и переправили через всю Сибирь под Хабаровск, где ВОХРа, не говоря ни слова, впихнула знатока языков в какую-то лагерную камеру. В ней находился единственный китайский очкарик. Он, повернувшись к вошедшему, протянул ему руку для знакомства и произнес по-английски: «Я Сын солнца». «Черт-те что, — подумал пересыльный. — Стоило в честь какого-то китайского сдвинутого дурака, болтающего по-английски, везти меня из Воркуты на Амур». «Очень приятно, — ответил китайцу зэк. — Я Кощей Бессмертный». — «Сын солнца приветствует Кощея Бессмертного», — доброжелательно сказал китаец по-французски. Так началось знакомство заключенного полиглота Янковского Михаила с заключенным китайцем. К вечеру, после долгих разговоров с соседом, Михаил понял: перед ним действительно «Сын солнца» — китайский император Пу И, что подтвердило местное начальство НКВД, вызвавшее его перед отбоем к себе.