Рассказы о прежней жизни - [18]

Вечером того же дня я встретился со старожилом — высоким бритым стариком в клепаных джинсах, заправленных в кирзовые сапоги.

— Точно ли Колобок был из вашей Деревни? — спросил я для страховки. — Не из другой какой?

— Как так не с нашей! — обиделся старожил. — А откуль же он? Скажуть тоже — не с нашей!.. Да у нас, дорогой товарищ, дажить пенек сохранился, с которого он ведмедю песенку пел!

И старожил повлек меня за околицу — показывать пенек.

— А что, Дед этот, какой из себя был человек? — продолжил я расспросы. — Капризный, может? Бабку свою, допустим, тиранил? Короче — не домостроевец ли?

— Куды там дома строить! — отвечал старожил. — Он свою-то избушку всю жисть колом подпирал. Жидкий был старичок, слабосильный. Бывало, выйдить за ворота, сядить на бревнышки и сидить — караулить, у кого махорки стрельнуть на закрутку. А мы, парни, идем на вечерки и уж знаем, чего он ждеть. Ну и сыпанем ему специально горлодеру. Он сычас папироску скрутить, разок-другой затянется — и брык с бревнышков. В обмарик, значить…

— Простите, я несколько о другом. Вот, к примеру, были у вас в Деревне такие мужики, ну, эгоисты, что ли? Допустим, сам ест пироги, а жене не дает?

— Как не быть, — сказал старожил. — Хоть того же Потапа Кожина взять, кузнеца… Сычас велит себе блинов напечь и садится исть. А жене с ребятами кислую капусту поставить… А то еще по-другому измывался. Прикажить им тоже блины исть. Тольки сам подсолнечным маслом поливаить, а их заставляить в карасин макать. Так с карасином и наедятся… Всякие звери были, дорогой товарищ.

— А Дед, стало быть, судя по вашей предыдущей характеристике, не мог так поступить в отношении Бабки? — уточнил я.

— Почему не мог, — сказал старожил, — мог, старый кукиш. Мужик — он дурак. Ему над бабой покуражиться — хлебом не корми.

Тем временем вышли мы в молодой лесок, выросший на месте давнишних порубок.

— От здеся, — ткнул сапогом в самый приметный пенек мой провожатый — Тут его, аккурат, ведмедь и съел.

— Как медведь?! — воскликнул я, в растерянности опускаясь на пенек. — Ведь его же Лиса съела!

— Ну, пущай лиса, — согласился старожил, равнодушно зевнул и попросил на четушку…

Не буду утомлять читателя подробным описанием дальнейших поисков. Скажу только, что сведения у меня накапливались самые противоречивые. Так, сторож сельсовета Акулина Кондратьевна заявила:

— Видать не видала — соплива была ищо, а знаю, что два колобка Бабка пекла. Ты подумай, кого бы она сама-то ела? Это теперь у вас в городу с жиру бесятся, пято-десято готовят. Вот и едят потом: один коклетки, другой бутыброды-чертоброды. А раньше, милок, буты бродов не было. Намнут котел картошки — н шабаш.

Заведующий клубом Володя развернул передо мной сравнительную статистику, перечислил количество безлошадных крестьянских дворов и с цифрами в руках убедительно доказал, что в иные годы у некоторых хозяев не только на колобок, а и на просвирку муки не набралось бы.

— Так что, товарищ писатель, этого самого Колобка, я думаю, вообще не было. А возник он, скорее всего, как миф, как легенда, порожденная мечтой беднейшего крестьянства о материальном достатке, о будущей светлой жизни.

Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»

«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова колобок?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг, носом к носу, столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.

— Все ищете, товарищ литератор? — спросил агроном, пожав мне руку. — С Бабкиной сестрой-то уже встречались?

— Сестрой? — опешил я. — Какой сестрой?!

— Ну, как же, — сказал агроном, — Сестра у неё здесь, сродная. Лет уж пять в городе живет. Перевезла ее дочка — за внучатами доглядывать. Неужто не знали?

— Голубчик! — взмолился я. — Ведите меня к ней!..

— Два Колобка было, батюшка, два, — сразу же подтвердила старуха. — Как сычас помню: прибегла я к ним утречком, а Колобки-то на окошке студятся — рядышком.

— Скажите. — заволновался я, — скажите, умоляю! — куда же девался второй?!

— А съели они его, батюшка. Тем же утром и съели — куды ж ему было деваться.

— Ба! — подала голос внучка-пионерка. — А раньше ты рассказывала, что они его странничку отдали.

— Цыц! — прикрикнула старуха. — Странничку они хлебца вынесли!.. Не слухай ее, батюшка, — зашептала она, повернувшись ко мне, — глупая она ищо. Съели — истинное слово. Шибко они. родимые, колобки обожали. А уж за тем, который упал ды разбилси, так плакали, так плакали…

СЧАСТЛИВЫЕ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА. СКАЗКА

Если верно, что рыба гниет с головы, то допустимо и обратное положение: та рыба, у которой голова в порядке, не подвержена тлению во всех прочих местах.

А теперь от рыбы перейдем непосредственно к будням одного государства, в котором все были счастливы, потому что были счастливы король и королева. Дело в том, что Его Величество король исключительно любил Ее Величество королеву, а Ее Величество королева безмерно обожала Его Величество короля. И всем подданным это было хорошо известно, потому что глашатаи ежедневно, с четырнадцати сорока пяти до семнадцати часов, сообщали, что между ихними Величествами царят небывалые мир да любовь.