Рассказы о дяде Гиляе - [67]

Перед отъездом в Картино решил собрать стихи в рукописях и вырезках, напечатанные в газетах, журналах, сложил в заветный саквояж и на даче занялся их пересмотром. Оказалось, что чуть ли не на все события своего времени откликался стихами. Не случайно написал дяде Гиляю Валерий Яковлевич Брюсов:

Тому, кто пел нам полстолетья,

Не пропустив в нем ни штриха,

При беглой встрече рад пропеть я

Хотя бы дважды два стиха.

Сам определил свое поэтическое творчество в таких строках:

Архив души моей,

Он никому не читан,

Разбросан по кускам,

Не сложен и не считан,

Писался не умом,

Горячей сердца кровью…

До революции вышел один сборник его стихов «Забытая тетрадь», который выдержал три издания, Но очень многое оставалось разбросанным в периодике, еще больше не напечатано вообще.

(Перечитывая свои рифмованные строки, вспоминал мать. Она любила Пушкина и постоянно читала его сыну. И сама писала стихи, тетрадь с ними хранилась у отца. Да и отец любил поэзию, случалось, присылал сыну письма в стихах. Образ матери постепенно стирало время, фотографии не было, и он становился все более смутным, но, если вдруг возникал, рисовался в виде фигуры, склоненной над книгой.

Дядя Гиляй начал писать стихи еще гимназистом, отчаянным и своевольным. Первым опытом, пробой сил был стихотворный перевод с французского, выполненный по заданию учителя словесности. Справился быстро и понял: слова в рифму складываются легко. В гимназии появились его стихотворные шутки на учителей, к великому удовольствию товарищей. За одну из них был жестоко порот, но охоты писать стихи розги не отбили.

Несколько отодвигалось состояние это скитаниями, но совсем не изжилось.

Современники называли дядю Гиляя мастером экспромта. Его четверостишия гуляли по Москве, и освежая и раздражая. На реформу в полиции:

Квартальный был, стал участковый,

А в общем та же благодать,

Несли квартальному целковый,

А участковому дай пять.

Во время студенческих волнений, которые повторялись в старой Москве часто, высказывались мнения, чтобы вообще упразднить университет. И было написано тогда:

…К чему тут университет?

Когда нам надобны казармы

И не студенты, а жандармы.

На мирную конференцию в Гааге:

Заседанье было в Гааге,

Были речи, шумный пир,

В целом мире на бумаге

Водворился вечный мир.

После дичи, после супа

От речей раздался звон,

Заказали вновь у Круппа

Пушек целый миллион…

Много было в Москве доморощенных ораторов, которые «пеклись» о просвещении народа, да только на словах. В ответ им Гиляровский написал:

Мы от безграмотности воем,

И для народа школы строим,

И на развитие мы бьем,

А что читать — мы не даем.

И, напитавшийся брошюрой,

Заплатит собственною шкурой,

Ничуть не двинувшись вперед,

Наш полуграмотный народ…

Как журналист он постоянно выступал в печати против пьянства. Как-то написал экспромт:

И в ученых заседаньях,

И почти во всех изданьях

Люди часто восставали, говорили, воевали

Против кабака.

А вино меж тем по селам

Ядом жгучим и веселым

Льется как река.

Злых нападок не боится.

И народ всегда толпится

Против кабака…

Посмотрев пьесу Л. Н. Толстого «Власть тьмы», сказал:

В России две напасти:

Внизу власть тьмы,

А наверху тьма власти.

Открытие художественных выставок, появление значительных литературных произведений, картин, чествование великих артистов, юбилеи театров, их премьеры, даты газет, открытие памятников — чего-чего не коснулся дядя Гиляй.

Чем больше проходило время, тем дороже становилось Картино, тропки, проложенные среди нехоженых лесных зарослей. Много сидеть над бумагой не мог, мешал глаз — утомлялся и начинал болеть.

Гулять ходил за Селявку, к дубовой роще, что лежала на пути в Картино чуть не от самой станции Тучково. Спускался к реке, к котловану, где добывали камень. Иной раз просто подходил к спуску, ведущему к реке, и оттуда подолгу любовался открывающимися далями — колокольней на той стороне реки.

Рядом с ней, полуразрушенной, в сохранившемся домике жил летом композитор Н. Я. Мясковский, и вечерами с «Мыса Доброй Надежды» слушал иногда дядя Гиляй его игру, далеко разносившуюся над рекой.

Побывал в Мореве, связанном с художницей Якунчиковой. От дома оставались только надворные постройки, но парк был чудесен. Таких сосен, как там, нигде не видел. Розовые стволы их, словно заморские великаны, почтительно выстроились в ряд.

Очень радовался дядя Гиляй, когда приезжали в Картино гости. Преодолевая путь от Тучкова до Картина, приходил Иван Никанорович Розанов и рассказывал о своих новых поэтических находках. Он собирал русскую поэзию и радовался безудержно, громко, если удавалось найти редкую книгу стихов или поэтический сборник. Приезжали Олег Леонидов, Коля Морозов, Ca ша Зуев. И, конечно, художники — Абрам Ефимович Архипов со своим учеником Александром Порфирьевичем Лебедевым, Николай Иванович Струнников, Александр Михайлович Герасимов…

От вина ли, от тепла ли,

Жарко мне — ну, словно в бане я…

Иль картинская компания

Жизни в жилы подлила.

Обосновавшись в Картине, дядя Гиляй выстроил небольшой домик с одним широким окном, специально для приезжавших к нему в гости художников, и даже печку выложил — из зеленого кафеля. Домик рубленый, внутри сохранял цвет дерева, словом, было где художникам приклонить голову, разместиться, не стесняя и не стесняясь, и походить с этюдником по окрестностям. Особенно ждал дядя Гиляй Герасимова. Художник все больше и больше увлекался портретной живописью. А дядя Гиляй считал, что стихия Герасимова-живописца — совсем не портреты. Выстроенный домик назвал «Сашкин дом» и каждое лето приглашал художника пожить в Картине и поработать. Писал ему: