Рассказы о чудесах - [7]

В самых сложных ситуациях я даю обеты и этим спасаюсь. Один раз ничем не могла снять головную боль и стала думать, какой же дать обет, ибо многое уже сказано: не ездить за границу никогда, не носить никогда украшения... Что же еще сказать? Что?! А вот что. "Крестьянка" меня хорошо печатает, так дам я обет не слать туда рукописей.

И дала... И не слала... Анжела - в панике! "Что такое! Мы так хотим тебя печатать! Сходи к батюшке и сними обет". Ну и я помню, что у Гончарова, кажется, батюшка снял (заменил) обет бабушке. Иду к батюшке, а он мне говорит: "Так вы ведь можете не слать рукописи, а бабушка не могла пойти в паломники!" И я поняла: дала обет - выполняй.

Надо куда-то поехать - иду просить благословения у батюшки. Один раз поехала на родину, в поселок, где я школу закончила, взяла командировку от газеты. "Давно не были на родине?" - спросил батюшка. "Тридцать лет", - и образ родного поселка так вдруг вспыхнул в мозгу, как будто я снова дою корову, а она меня - раз! - и на рога подняла. И слышу я голос батюшки: "Руку-то целуйте!" Я скорее поцеловала, но остался неприятный осадок. Что-то будет не так, значит. И точно: когда ехала на автобусе обратно, заднее колесо отлетело. С вечера водитель его менял, гайки наживил, устал, решил с утра подкрутить посильнее, но забыл... А я как раз над этим задним колесом и сидела! Если б кто-то следом ехал, то врезался бы... Но благословенье помогло все-таки, все целы остались.

Сначала думала, что врагов прощать я никогда не научусь, ведь они же мне сколько зла-то сделали! Но оказалось, что это радостно: прощать. Но вот не осуждать - это до сих пор дается с трудом. Говорят, что один пьяница попал в рай, и вокруг все удивились, спрашивают апостола Петра: за что же его-то в рай, пьяницу. "А он за всю жизнь никого не осудил ни разу", ответил апостол Петр. Очень уж это трудно - не пригвоздить... Так и хочется сказать: какой подлец, какой хитрец, какой Сальери, наконец. Но нельзя. Можно сказать: он солгал, но нельзя сказать: лжец. Не человека осуди, а его поступок.

Недавно моя младшая дочь пришла с исповеди и рассказала, что батюшка посоветовал ей говорить слово "оступился". Например: "он оступился и солгал", "он оступился и украл". Потому что человек может одуматься, покаяться. Так и в романе, так и в рассказах - по-христиански относиться к героям, не лишать их шанса на возрождение души... Это мы с мужем сейчас стараемся выполнять, когда пишем, и у самих на душе светлее стало...

Как трудно мне было жить с соседями по коммуналке! Оба - пьяницы. И тоже молитвой спасаться стала: каждый вечер молюсь: "Господи, спаси нас от ссор с соседями!" И - честно: ссор не стало.

Чтение тоже изменилось. Раньше я в "Войне и мире" пропускала главы, где Наташа Ростова говеет (после неудавшегося побега с Анатолем), а нынче, наоборот, читаю их по два раза. Вот Наташа рано утром спешит в церковь, вот она понимает, что говорит батюшка, и думает: "Какое счастье - я понимаю". После она не понимает и думает: "Как хорошо - не понимаю. Не должна же я все понимать". (Цитирую по памяти.) Я вот так же в церкви думаю: когда понимаю - как хорошо, когда не понимаю - как хорошо, не должна я все понимать, кто я такая, чтобы все понимать...

Моя любимая святая - Ксения Петербургская. Я даже стала писать ее маслом. В ало-зеленом (как она всегда ходила: или верх алый, низ зеленый, или наоборот). Пишу - перекрестясь - с таким благоговением, что сама чувствую - это почти не я. А уж когда Богородицу пишу, то...

Один раз решила написать Николая-угодника. Он должен быть строгим. Сделала лицо, поставила сушиться, знакомые приходят - и:

- Ой, Нинка, какого хорошего Солженицына нарисовала! Молодец!

- Это не Солженицын... Это я хотела Николая-угодника...

Беру другую доску, пишу другого Николу, знакомые приходят - и:

- Чего у тебя Марк Захаров в нимбе, а?

- Это не Марк Захаров, это Николай-угодник...

Словом, не выходят у меня картины святых - мужчин. Опять стала писать Ксению, Богородицу, св. Варвару, св. Марину... Бывает, по шестнадцать картин в день пишу, не могу остановиться - настолько это большое счастье. Кричу домашним: остановите меня!

В детстве я мечтала спасти мир от всех болезней - изобрести такое лекарство. А папа болел псориазом, и я часто слышала разговоры о чудесных случайных исцелениях: тот упал в мазут, псориаза как не бывало, другой обжегся, мазал мазью от ожогов - исцелился... Так и я думала: буду пробовать совмещать разные вкусные вещи - изобрету такое универсальное лекарство. И я не ела те шоколадные конфеты, что мне перепадали, пряники, семечки, а все мельчила, смешивала и разносила по "клеткам" (сейчас это называется у детей "штабики"). И надо мной, конечно, смеялись. Но за спиной. То ли хотели вкусненького, то ли такое у меня было важное выражение лица при этом... Так вот, сейчас я тоже разношу по "клеткам" свои картины святых...

Иду на почту, в Союз писателей, в библиотеку, в домоуправление - куда бы я ни шла по своим делам, несу картины в подарок. Может, за спиной и смеются, но потом я смотрю: висят мои святые. Это не иконы, конечно, просто картины святых. Спасителя не пишу, не смею...