В конце концов они стали своего рода местной присказкой — неотесанные дикари, живущие в долине наверху, как лесные медведи. А кое-кто поговаривал, что холодной зимой Понтипеи и сами превращаются в медведей, забывают человеческую речь и только лапами машут. И хотя парни были настоящими крепышами, их считали глухими, немыми и недалекими: местные девицы только с визгом перебегали на другую сторону улицы, стоило братьям оказаться поблизости.
Никто не задумывался, каково на отшибе жить, а сами они не больно рассказывали. Бывало, обмолвится один: «Хороший денёк», второй кивнет, — вот и вся беседа. К тому же, они прочно осели в долине: там и работали, и отдыхали, — выбираться в город им было недосуг. И, если мамаше Понтипей и хотелось с кем когда посудачить, виду она не подавала. Занималась своими мальчишками, старалась научить их всему, даром, что в глухомань забрались, и всё.
Но время бежит, и скоро мальчишки выросли и превратились в молодых мужчин. Потом рухнувшее дерево придавило папашу Понтипея — жена только самую малость его пережила. С похоронами чуть ссоры не вышло: братья позвали священника, но ни в какую не соглашались хоронить родителей в городе. Сказали: нечего старикам лежать на кладбище среди чужих, пусть покоятся в родной долине. В городке решили, что это совсем уж чудно. Только не худшее это место для вечного сна: рядом с полями, которые ты сам и распахал.
Все ждали, что теперь-то парни будут почаще спускаться из долины в город. Думали, что без родителей управляться с хозяйством им станет невмоготу, ждали, что не поладят меж собой и разругаются. Много чего ждали. Не дождались. Молодые Понтипеи так и жили в доме, построенном отцом; а когда появлялись в городе, вышагивали точно, как прежде. И в церкви они бросали в чашу для пожертвований ровно столько же, сколько при стариках. Кое-кто язвил: мол, тупые, даже деньги пересчитать не умеют. Я так не думаю. Им, поди, гордость не позволяла справляться хуже, чем при отце с матерью.
Справляться-то они справлялись, только кое-что все равно изменилось. Во-первых, у работницы не выходило так вести дом, как у мамаши Понтипей. Да и старела она на глазах. А потом и вовсе умерла. Братья устроили ей какие только могли хорошие похороны — давно успели сродниться. И, хоть дела на ферме шли, как издавна заведено, в доме становилось всё хуже и хуже.
Они сначала и не замечали, мужской взгляд иначе устроен. Только почему-то все покрывалось пылью, и вещи оказывались не на своем месте. А как каждый по недельке покашеварил, а остальные ругались и плевались, то решили, что нужно что-нибудь предпринять. Долго раскладывали, что именно, — они ведь тугодумы да молчуны, Понтипеи-то. Но уж когда что решают, за дело берутся основательно.
— В оладьи опять сала переложили, — заметил однажды вечером Гарри Понтипей, самый старший. — Знаете, чего нам нужно, братцы? Нужна женщина, чтобы за домом смотрела. Я могу срубить дерево так, чтобы оно упало точь-в-точь, ни на ладонь в сторону. Я белке в глаз попадаю, заберись она даже на самый верх. Я знаю всякий мужской труд. Чего я не умею, так это вкусно готовить.
— Правильно, братец, — сказал Хоб Понтипей, самый младший. — Дубленые оленьи шкуры у меня выходят лучше, чем у индейской скво. Я могу померяться силой с любым здешним парнем и одолею его. Могу сыграть на скрипочке. Но я не умею вытирать пыль так, чтобы она не оседала обратно. Для этого нужна женщина, вот в чем фокус. Нам надо добыть женщину.
Остальные братья тоже сказали, что умеют делать то и это — о, множество вещей! — но ни готовить, ни вытирать пыль, ни прибираться в доме не обучены, не мужское это дело. А для женской работы, да, нужна женщина. Только вот где ее взять?
— Нанять работницу? — предложил Оззи Понтипей, средний брат, без особой надежды.
— Нашу-то прежнюю из-за перевала привезли, — сказал Гарри Понтипей. — Здесь таких не водится.
— Ну, тогда, — решил Хоб Понтипей, самый практичный, — остается только одно. Кому-то из нас нужно жениться. И я думаю, что это должен быть Гарри — он старший.
Тут они чуть не поругались. Гарри брыкался, как лошадь с колючкой под седлом, и пытался свалить женитьбу на Холберта, следующего по старшинству, Холберт сваливал на Харви. Харви заявил, что женщины — пагуба и сети для души человеческой, так он слышал, и что лучше он заведет новый плуг.
Затем очередь дошла до Хоба. Он и обсуждать ничего не желал, пока в него не полетела пара стульев, а на глазу не расцвел синяк. На этом перепалка прекратилась. Но до братьев дошло, что, как ни крути, одному из них жениться все-таки придется. Во имя семейного блага, — а то им так и суждено до конца жизни есть одни лишь горелые оладьи. Осталось выбрать будущего мужа, и спор разгорелся с новой силой.
В конце концов, все сошлись на том, что нужно тянуть жребий. Хоб сжал в кулаке соломинки, и все тянули, и, конечно, длинная досталась Гарри. Он с отчаянием и надеждой уставился на нее — длинная. Остальные братья с шутками бросились поздравлять его, особенно Хоб.
— Принарядись завтра, — посоветовал младшенький, до смерти довольный, что выпало не ему. — Подрежь волосы, вытряхни одежду и веди себя обходительно, как настоящий жених.
