Рассказы китайских писателей - [3]

Наши работники, в отличие от нее, в конце месяца получали зарплату, на что матери оставалось только сетовать:

— А у меня какая зарплата? Моя зарплата — жить с этим мужчиной.

Дальше она косилась на Се Яна:

— А ночью еще и спать с ним.

Мать моя считала, что весь остаток дней проведет в «Переулке Чаочжоу», будучи «Королевой маринованных гусей».

И тут вдруг на свет появляюсь я, что для отца оказывается совершенной неожиданностью. Никакого опыта в вопросах обращения с детьми у него не было, зато он испытывал живейший интерес ко мне как к некоему новшеству в своей жизни, будто в доме появилась забавная игрушка или новая маленькая жена. Он тискал меня своими грубыми руками, целовал и царапал щетиной, купал меня и промывал мои детские нарывчики, разбрызгивая воду по всему дому. Когда я немного подросла — лет до трех, — мать запретила ему купать меня, на что отец состроил нахальную мину:

— Чего ты боишься? Дочка — моя плоть от плоти, когда я ее мою, можно считать, что я мою самого себя.

Мать окатила его водой, и я радостно ввязалась в эту оживленную потасовку.

Иногда отец напивался и склонялся надо мной, обдавая мое лицо перегаром. Когда я подросла, то тоже научилась выпивать, причем почти не пьянея, — наверное, с детства привыкла к хмельному отцовскому дыханию. А мать оттаскивала пьяного отца от моей кроватки. Диву даюсь, как ясно могу я припомнить события, произошедшие со мной столь давно.

Отец не жалел слов, чтобы подмаслить мою мать:

— Не жадничай, это просто глупо ревновать меня к дочке! Я, Се Ян, никогда не разлюблю Чэнь Люцин.

— А если разлюбишь? — поинтересовалась мать.

— А если разлюблю, то тебе лучше всего будет идти своей дорогой!

Мать сердилась и пыталась отца отшлепать, в то время как рука ее то и дело проскальзывала у него между ног.

Кажется, в первый раз я узнала об отношениях мужчины и женщины, когда однажды ночью проснулась от духоты. Подушка была мокрая от пота, давешний сон еще не выветрился, и я находилась между явью и забытьем. Отец и мать, абсолютно голые, лежали на соседней кровати, оба изнывали от пота, одеяло сползло; тело отца вздымалось и опускалось над телом матери, как рука палача над жертвой, а мать лежала недвижимо с закрытыми глазами и стонала:

Больно! Скорее кончай.

И снова:

— Полегче. Я, кажется, беременна.

Отец в ответ только усмехнулся, переводя дух:

— Откуда мне знать эти твои женские штучки? Я же не могу так просто остановиться, а ты можешь считать это тестом на беременность.

Отец еще не закончил свои шутки, как мать закричала:

— Скорее вынимай, мне плохо, плохо!

Я понятия не имела, о чем идет речь. Потом я несколько раз слышала, как мать подавленным голосом говорила с кем-то по телефону, скорее всего, с бабушкой:

— Похоже на метроррагию, думаю, не спасти… Придется удалять… А я думала еще рожать… Да, он сделал вид, что сожалеет, дал себе пощечину, но толку-то с этого. Нет, ничего с ним обсуждать я не буду.

Договорив, мать вешала трубку и поспешно спускалась в ресторан.

Хотя у отца и была я, но он всегда мечтал иметь сына — у них в Чаочжоу не принято уважать женщин, поэтому очень важно, чтобы в семье был мальчик. Но поделать он ничего не мог: родилась девочка — приходилось любить девочку.

Родители целыми днями были заняты в ресторане, и им было некогда отводить меня в школу и встречать по дороге домой, так что на занятия я ходила вместе с соседской дочкой по имени Чжоу Цзинъи, которая училась в шестом классе. Я знала, что мне нужно как следует учиться, чтобы не повторить судьбу моей матери. Хотя я и восхищалась отцом, но жизнь среди промасленных кастрюль в непролазном кухонном чаду меня совсем не прельщала. Особенно остро я это поняла, насмотревшись на современный мир, что лежал за границами переулка Чаочжоу. Так что сегодня мне не приходится жалеть о своих детских решениях.

Уход отца наложил на всю дальнейшую жизнь моей матери глубокий отпечаток: стоило ей только задуматься о его предательстве, о его безрассудстве, о том, что он отдал себя в распоряжение другой женщины, ее начинали снедать ярость и боль. Во время таких приступов мать, как дикий зверь, набрасывалась на еду, вгрызалась в мясо, хрустела хрящами и, только наевшись до отвала, могла прийти в себя. Полный желудок — лучшее лекарство от душевных расстройств. Всю свою созидательную энергию она вкладывала в меня и мое образование. Училась я немного лучше среднего, при поддержке матери, которой приходилось трудиться не покладая рук, поступила в институт на факультет менеджмента. Студенткой я жила в общежитии, а закончив институт и найдя работу, сняла квартиру, откуда было удобно добираться до места службы. Постепенно я отвыкла от жизни в старом, захолустном доме, а особенно — от опустевшей комнаты отца и крыши, на которой он тренировался. Я уже очень много лет не выходила на эту крышу. Когда отец еще был с нами, я не решалась выйти туда, а потом в этом и вовсе не было смысла.

В выходные я навещала мать, и мы обедали вместе — в ее квартире или в новом ресторане, который она открыла. Все те же маринованные гуси, которые за эти годы ничуть не растеряли своей прелести: клиенты все так же облизывали пальчики и толпами валили в ресторан, и даже мы, всю жизнь, кроме вкуса этих гусей, ничего не ведавшие, с удовольствием накладывали себе полные порции.