Рассказы - [10]

— Вам жить что ли надоело?

— А? — медленно моргнула она и, пораженная внезапной догадкой, медленно кивнула: — Вот именно. Надоело, — резким движением стряхнула его руку с плеча, повернулась и, скорбно опустив плечи, пошла к подземному переходу, а он, вернувшись на рабочее место, быстро собрался и побежал к метро.

Он торопился — успеть до мастерской, и не растерять по дороге впечатление, так поразившее его на Старом Арбате, где он зарабатывал себе на жизнь последние пять лет, изготавливая по заказам праздношатающейся публики слегка шаржированные портретики с натуры… Он работал по памяти до тех пор, пока дневной свет не начал густеть, и не чувствовал, как скользит мимо него время — как в лучшие годы, когда после окончания Суриковского училища писал не на продажу, а просто для души.

Это был странный портрет. В бледных пустотах шевелящейся под легким ветром зелени проступали — рыжий локон, щека с маленьким пятнышком родинки, капризно опущенный уголок плотно сомкнутого рта, светлая бровь, застывшая в напряженном изгибе. И наконец глаза — они стягивали будто бы автономно парящие в зеленом фоне осколки ее облика. Давно поставив на себе крест как на художнике, он вдруг почувствовал, что кое-что еще может.

— Что-то в этом есть, — задумчиво пробормотал он, отступая на шаг от мольберта и решил, что завтра закончит этот лист, прописав кое-какие детали.

Устроившись с утра на привычном месте — наискосок от уличного кафе — он принялся за работу, увлекся и не заметил, что кто-то, бесшумно возникший за его спиной, внимательно следит за движением его кисти. Наконец, почувствовав чье-то дыхание сзади, он обернулся. Она стояла, сложив руки на груди и, прищурившись, изучала его акварель.

— Надо же, если бы я не забыла вчера на столике записную книжку, то так и не узнала бы, что за мной подглядывают, — сказала она и тут же перешла на сугубо деловой тон. — Сколько это стоит?

Теперь он мог рассмотреть ее в спокойной обстановке: на вид лет тридцать с небольшим, симпатичное, миловидное лицо, в котором выделяются огромные зеленые глаза.

— Ни сколько, — покачал Сергей головой. — Это не продается.

— Жаль. Я бы купила. Принесла бы домой и…

— И — что?.. — спросил Сергей.

— И разорвала бы, — прошептала она, обращаясь скорее к себе самой, и вдруг опомнилась: — Извините… Просто с этой женщиной, — она кончиком пальца дотронулась до края листа, — я отныне не хочу иметь ничего общего. Вчера ее не стало, понимаете?.. — она вдруг тихо и без подготовки заплакала.

Совершенно растерявшись, он поднялся со своего стульчика, шагнул в ней, неловко потоптался на месте, осторожно коснулся ее вздрагивающего плеча:

— Ну полно, полно… Хотите я напишу ваш портрет заново?

— Что ж, наверное, такова жизнь, — едва слышно произнесла она, рассеянно глядя в сторону кафе; теперь за крайним столиком сидели мальчик и девочка, по виду школьники, пили лимонад, хохотали, размашисто жестикулируя. — Надо же, именно здесь все началось десять лет назад, в этой самой кафешке. Он подсел ко мне, слово за слово — познакомились… Поженились через год, — она горько усмехнулась. — Здесь все и кончилось. Я чувствовала в последнее время: что-то сломалось в нашей жизни, и наконец Аркадий сказал мне, что у него другая женщина. Да, вы, собственно, видели это вчера, — она присела на раскладной стульчик напротив Сергея и надолго умолкла. — Это трудно, как-никак девять лет супружеской жизни… Хм, так вы уже приступили? — слабо улыбнулась она, заметив, как его карандаш уверенно порхает над листком эскизного блокнота. — Получается?

— Пока не очень, — мрачно отозвался он, вырывая лист и комкая его, и в этот момент еще не догадывался, что первая неудача потянет за собой целую череду разочарований…

Она частенько забегала на Арбат ближе к вечеру, они шли гулять по здешним уютным переулкам, сидели в открытых кафешках, болтали о пустяках, он делал наброски, груда эскизов копилась в большой папке в его мастерской, однако ни в одном из них Сергей не находил чего-то важного… До тех пор, пока спустя месяц с момента их знакомства, они в своих прогулочных скитаниях по городу не добрели до его студии.

Она молча бродила по просторной и светлой, с высоким потолком, мастерской, перегороженной стеллажом, по верхней полке которого стелился, вываливаясь из приземистого цветочного горшка, густой плющ.

— Нет, это безнадежно, — мрачно заметил он, перебирая свои эскизы, захлопнул папку, бросил ее на диван, уселся на подоконник, перевернулся, свесил ноги на улицу и тупо смотрел с высоты пятого этажа, как внизу какой-то меланхоличный бассет в сопровождении грузной, с утиной походкой, шатенки пересекает улицу.

— Ты что? — она осторожно коснулась его плеча. — Жить надоело?

— Да в общем, похоже на то, — отрешенным тоном отозвался он. — Не очень-то хотелось в этом признаваться себе, ну да, видно придется. Я не более, чем обычная серость, владеющая кое-какими навыками ремесла. И все, что я могу, это рисовать дурацкие портретики прохожих.

— Нет-нет, ты тут ни при чем… — прошептала она, целуя его в висок, отступила вглубь мастерской, и до его слуха донеслись какие-то едва внятные шорохи, природу которых он не до конца уловил. — Ну вот, — тихо сказала она, — теперь я готова позировать.