Рассказы - [6]

Эрлик Бий на своем настаивает.

— Отдай самое дорогое! — требует. — Иначе не уступлю...

Что ему ответит кам? Ждет Эрлик Бий, все ждут, что он скажет.

— Отдаю половину жизни! — отвечает Кара Кынат.

Приподнимается Эрлик Бий на троне.

— Коли так — отдавай всю! — хлопает он волосатыми ладонями.

Что теперь скажет кам? Рот его в пене, как берег у водоворота.

— Возьмите, отец!

Эрлик Бий кивает мохнатой головой: согласен! Блестит его маслянистое лицо. Встает он со своего бронзового трона и, сверкнув алмазными ногтями, указывает рукой на кама. И сразу черный пес Шеегрыз, раскрыв темную пасть, кидается с высоты на Кара Кыната...

И тут же башлык всадников Эр Чадак вынимает из ножен в медных узорах свой меч с золоченой рукоятью. О люди, люди! Откуда только взялась вражда между вами? Почему не соседствовать вам мирно? Кара Кынат, крутясь веретеном, все ближе к Эр Чадаку, все ближе. Ох, люди! В степях живущие и среди гор, по лесам и на болотах, кому только не помогал Кара Кынат, для кого не делал добро! Меч Эр Чадака поднимается, сверкает на солнце и, опустившись, вспыхивает красным пламенем. Да, люди, не кто-то другой, а вы, вы и есть — люди! И как же это получается, что человек идет против человека, что одному нужна кровь другого? Как, отчего, зачем? Ясным утром, внезапно — враг, страх, смерть! У всех у вас жизнь непроста на этой земле, под этим небом, — почему не быть меж вами только сочувствию и помощи? Разве не братья вы по судьбе?.. Эр Чадак трет меч о башмак с загнутыми кверху носками: гасит красное пламя.

А туловище кама все кружится, вертится веретеном — без головы...

Голова кама все вертится, катится по земле шаром — без туловища...

Бубен все гремит, грохочет — тоже сам, сам...

Колокольцы, колокольчики, звоночки, бубенцы звенят, бренчат, дребезжат — сами, сами...

Всадники, откидываясь назад, хохочут, визжат, кони их ржут, топчут землю.

Но прошло время, за которое вскипел бы чай, — все кружится, грохочет, звенит...

Всадники дивятся, смотрят во все глаза. Молчат.

Наступил полдень — все кружится, грохочет, звенит...

Всадники испуганы, шапки на головах их не держатся, поджилки трясутся, языки заплетаются; и они уезжают, оглядываясь и шепча что-то наверх, к небу.

— Богатства его забрали? — спрашивает Эр Чадак у телохранителей.

— Да, да.

— Нашлось ли у него золота-серебра?

— У, целый ящик!

— Много ли мехов-соболей?

— О-о, десять вьюков!

Едут дальше. Покачивается Эр Чадак на лохматой гнедой лошадке, покачиваются за ним всадники низкорослые, крепкие, ноги кривые и врозь носками; покачивается у седла меч с золоченой рукоятью в ножнах, увитых медными узорами.

— А жена у него красива? — спрашивает Эр Чадак у телохранителей.

— Нет, — отвечают ему. — Баба у него старуха. Как сам он. И зубов нету...

Позади все грохочет бубен, звенят, бренчат, дребезжат колокольцы, колокольчики, звоночки, бубенцы...

На сером от дыма небе багровая луна, как окровавленный бубен. Звезд не видно. И горы в кровавом пламени и долина полна огней, горят юрты, горят костры всадников, горят костры пленных, которым нет числа.

Жарко, душно. Эр Чадак сидит у костра на жестком чепраке. Деревянный поднос — тепши — перед ним полный мяса; кожаный тажур перед ним, полный араки. Берет Эр Чадак мяса кусок, да есть не хочется; подержав в руке, кладет обратно. Тянется налить араки в пустую чашу, но нет, и этого не хочется. И сон не идет к нему. Неспокойно на сердце.

Скоро уж настанет день, когда Эр Чадак подъедет к шелковому шатру, раскинутому меж четырех караульных холмов. Вход в шатер украшен вражьими черепами. Откинется узорчатая дверь, и выйдет к нему данный богом Повелитель. Он примет дары Эр Чадака... А что подарить? Наткнулись на людей, которые хоронили кого-то, и отняли у них из золота сделанного младенца; это подарить. У воина убитого нашли меч такой, каких на свете не больше десятка, Эр Чадак не прочь бы себе его оставить, да ведь все равно донесут болтливые языки; это отдать. Есть пленница шестнадцатилетняя, красивая, как цветок маральего корня; ее отдать... Примет дары его Повелитель и скажет: «Эр Чадак, батыр мой знаменитый, заслуженный! Отныне голова всему моему войску — ты! Хотел поставить другого, так ведь дал он тардушам разбить себя, ну не шайтан ли он после этого... Но всадников много в моих землях. Войско — взнузданная лошадь — твое! Вперед, туда, где небо смыкается с землей! Вперед! Вперед!» И вручит Эр Чадаку булаву и бунчук, а через плечо повяжет алую ленту.

А тот, другой, однолеток и главный соперник Эр Чадака, коли и вправду тардуши приторочили к седлу его голову, так ему и надо! Черт хитрый, все подтрунивал над Эр Чадаком да льстил Повелителю. Но больше уж никого нет, кто бы мог превзойти Эр Чадака. Никого нет, кто бы сорок четыре года провел в походах, год за годом сражался, ведя за собой всадников!.. Где не побывал Эр Чадак? Чего не видел? Что с ним не случалось? Кого он не разбивал? Кого не пленял? Вырезал и китайцев, черноголовых, без кровинки в лицах, с птичьими голосами; брал и крепости русских, пятнистолицых, с волосами цвета засохшего бурьяна; какие-то голые на слонах бежали от него, и синещекие, большеглазые валялись у копыт его лошадей. Горы трупов оставались после него, кровь, словно река, лилась — что это за народы? кто они? в каких землях? на западе ли это или на востоке? — выжженные, вырезанные, плененные... Вот на пути плещется большая река или волнуется море. Думаешь: ну, наконец-то, здесь, видно, и край земли! Нет, переедешь — там еще... Да ведь и сам он был из плененного рода! Так что же? И не один он в его войске, многие. И не забывал об этом; как и язык свой. Да потому-то он и понимал, что говорили здешние люди... Вот и еще пошли земли, еще народы! Если рать впереди малая, брал силой. А если большая? Перед самой битвой Эр Чадак будто бы пугался и бежал. Оставлял тысячами овец и бычков, пленников — рабов. Примчится наутро — враги, как и думал, разбежались по степи, собирая овец и бычков, да еще дерутся меж собою, каждому хочется загрести побольше. И вот выдается работка дня на два: «собирать» их самих... Одних просил, чтобы только пропустили, других уверял, что он гость, третьих науськивал на четвертых; а потом всех — мечом. Уходя на север, бодал с юга, повернув и а запад, возвращался с востока... А войско — вправду взнузданная лошадь, туда тяни поводья, сюда, тряси, поторапливай — послушно. Ну-ка попробуй не послушайся! Если один заупрямился — у десятерых летят головы, если десять струсили, то у сотни... Никому нет пощады! Вперед на утренние страны, вперед на вечерние! Вперед! Вперед!.. И вот так сорок четыре года. Под головой — седло, под спиной — потник, одеялом — чепрак...