Рассказы из пивной - [2]

И вот я сижу в "Золотом тигре", пройдя обратный путь по моим кабачкам и выяснив для себя, что все это началось с отца, когда я ездил с ним и пил стакан за стаканом лимонад, пока отец проверял счета и вычислял налоги несчастных владельцев пивных, у которых всегда было что-то не в порядке. Я сижу в "Золотом тигре" и улыбаюсь; все это время я никого не слышал, как будто сидел где-нибудь в тихом лесу, потому что я мысленно прогулялся по кабачкам моей жизни вплоть до самого первого в деревне под Нимбурком. Между тем пан Руис, которого я теперь уже слышу, рассказывал... Прилетели мы, значит, в Копенгаген, а там нас встретили на двух машинах, тогда мы, "Квартет Дворжака", в первый раз приняли приглашение, не зная, от кого оно исходит и кто нам так по-королевски щедро заплатил. Пока мы ехали на тех машинах, стемнело, двое встречающих, по одному на машину, одетые в черные рединготы, сохраняли невозмутимое спокойствие, и вот мы, оставив позади Копенгаген, подъехали к большому зданию, перед нами распахнулись ворота, поднялась решетка, и мы оказались во дворе, где по зарешеченным окнам поняли, что находимся в тюрьме. Потом нас принял начальник этого заведения, и для нас был накрыт шведский стол - даже с вином, а когда пришло время, нас отвели в тюремную часовню, где уже собрались заключенные, и мы, настроив инструменты, заиграли... вначале опять-таки квартет Дворжака, а после - "Из моей жизни"; мы играли в полной тишине, сознавая, что такой публики у нас еще никогда не было. Когда мы закончили, аплодисментов не последовало, все остались сидеть на своих местах, потрясенные до глубины души; мы поднялись и принялись кланяться, собираясь уходить, но заключенные по-прежнему сидели, подпирая руками подбородок или пряча лицо в ладонях... это была лучшая публика в нашей жизни, почти как год назад в Оксфорде, где все мужчины в зале были во фраках, тогда мы тоже раскланялись и направились за кулисы, но прежде чем уйти, еще обернулись - а слушатели продолжали стоять, потрясенные почти так же, как эти заключенные в Копенгагене, для которых мы исполняли то же самое: квартет Дворжака, написанный им после смерти его детей, "Из моей жизни" Сметаны и квартет Яначека. Вот такой был у нас репертуар, и эта музыка так захватывала и захватывает, что и в Оксфорде, и в копенгагенской тюрьме публика не посмела нарушить свое мистическое слияние с музыкой ни единым хлопком. Господа, что же это такое - музыка, чем она берет за душу? Да, в сущности, ничем... а стало быть, всем... Так сказал пан Руис, и все мы были настолько взволнованы, что поспешили спрятать наши лица за кружками пенистого пива.