Рассказы из далекого прошлого - [13]

— А вы? — робко произнесла мать.

— Я?

Глаза Охлопьева ярко заблистали.

— Я, сударыня, вѣрю въ чорта. Его прекрасно обрисовали намъ: Данте — въ своемъ «Адѣ», Мильтонъ — въ «Потерянномъ Раѣ», Байронъ — въ «Каинѣ», Гете — въ своемъ безсмертномъ «Фаустѣ». Во всѣхъ названныхъ произведеніяхъ чортъ является тѣмъ неукротимымъ духомъ злобы, которому суждено постоянно мучить и тревожить человѣческій разумъ. Этотъ духъ глубоко сидитъ въ насъ, оттого и зло, а не добро торжествуетъ въ мірѣ. Вотъ вы, повидимому, добрая христіанка. А Христосъ заповѣдалъ любить ближняго, какъ самого себя. Однако, ни вы, ни я, въ силу евангельской заповѣди, не въ состояніи будемъ разстаться со своими крѣпостными, отпустить ихъ на свободу? Я скажу вамъ больше. Читали вы «Записки охотника» г. Тургенева, «Антона Горемыку» г. Григоровича?

На утвердительный отвѣтъ встревоженной моей матери Антонъ Антоновичъ безцеремонно продолжалъ:

— Оба писателя, какъ говорятъ, состоятельные помѣщики, а особенно г. Тургеневъ, имѣющій двѣ тысячи душъ. Отлично расписывая страданія мужика въ барской кабалѣ, эти господа нисколько не думаютъ о дарованіи воли собственнымъ крѣпостнымъ. Что же значитъ приведенный фактъ, сударыня? Значитъ то, что ни вы, ни я, ни г. Тургеневъ, ни г. Григоровичъ не проникнуты настолько идеями Христа, чтобы проводить ихъ въ жизнь, отрекшись отъ своихъ личныхъ благъ. Поэтому-то я рѣшился лучше не отягощать себя никакими религіозными обязательствами. «Après nous le déluge», какъ говорилъ Людовикъ XV. А этотъ король былъ тонкимъ знатокомъ эпикуреизма.

Когда Охлопьевъ кончилъ свою рѣчь, то мать моя была уже въ крайне раздраженномъ состояніи. Она, что называется, кипѣла, и, забывъ законы гостепріимства, такъ отвѣчала своему гостю:

— Излишняя ваша откровенность позволяетъ и мнѣ говорить откровенно. Начну съ того, что вы безсильны разбить человѣческія вѣрованія. Вы не вѣрите не потому, что Богъ не существуетъ, а потому, что вамъ легче жить, какъ Людовику XV, безъ всякихъ нравственныхъ обязанностей, отягощающихъ совѣсть. Ваше образованіе коснулось вашей мысли, но не души, а Тургеневъ и Григоровичъ, написавши по очень хорошей вещи, заронили въ читателѣ не мало добрыхъ чувствъ. Крѣпостное право есть зло. Я, какъ женщина, воспитавшаяся въ Германіи, когда въ ней преобладали идеи романтизма, посѣянныя Шиллеромъ, Шеллингомъ, Фихте, никогда не позволю себѣ защищать идеи рабства. Тѣмъ не менѣе, едва ли можно сомнѣваться, что для Россіи крестьянская эмансипація рановременна. Наша жизнь зиждется на старыхъ началахъ, выработанныхъ Екатериною Второю. Для громадной численности крѣпостныхъ, которыхъ и мы имѣемъ съ вами, въ случаѣ ихъ освобожденія, нужно приготовить новыя формы государственной жизни. А о нихъ еще никто хорошенько не думалъ. Далѣе: русское закрѣпощеніе не есть дѣло личной злой воли, а есть результатъ сложившихся извѣстнымъ образомъ историческихъ условій. Разрубить эти условія, какъ разрубилъ Александръ Великій Гордіевъ узелъ, нельзя. Въ Россіи весь правящій классъ состоитъ исключительно изъ дворянства. Отнять у него крѣпостныхъ безъ соотвѣтствующаго вознагражденія — значитъ подписать экономическую смерть дворянскому сословію. Кто же на то рѣшится? Нѣтъ, милостивый государь, одно время совершитъ то, о чемъ мы съ вами можемъ мечтать. Наше дѣло должно состоять въ томъ, чтобы не злоупотреблять властью, дарованною намъ закономъ. Я всякій день, когда ложусь спать, задаюсь вопросомъ: не обидѣла ли кого-нибудь? И засыпаю, когда примирюсь съ обиженнымъ. Говорю вамъ не фразу, а истину. Я никого изъ крестьянъ не задерживаю въ деревняхъ, отпускаю на оброкъ за самую умѣренную плату, не запрещаю выходить на волю, вступать въ бракъ по личнымъ наклонностямъ. Поступайте вы такъ же точно, и благо вамъ будетъ за то. Вы облегчите зло, происходящее отъ невѣжественныхъ баръ, и которое мы можемъ свободно порицать лишь въ гостиной, но безсильны остановить въ дѣйствительности.

Долго, можетъ-быть, продолжалась бы бесѣда между спорившими, еслибы въ дверяхъ, выходившихъ въ залу, не показался мой отецъ, строгій, но честный блюститель Николаевскаго режима.

IV.

Когда, послѣ обѣда, уѣхалъ отъ насъ обитатель села Яблоннаго, то разговоръ о немъ въ домѣ происходилъ до самаго вечера. Выказались слѣдующія интимныя стороны его жизни. Еще при старикахъ Охлопьевыхъ въ ихъ деревенскій домъ была подкинута трехъ-мѣсячная дѣвочка. Никто не могъ объяснить: чья она? откуда? Злые языки увѣряли, что это «бариново дитя», прижитое отъ хорошенькой горничной Кати, сосланной барыней въ дальнюю деревню и вскорѣ умершей. Катя провинилась въ томъ, что подала своей госпожѣ плохо накрахмаленную юбку. Антонъ Григорьевичъ Охлопьевъ былъ въ полномъ повиновеніи у своей жены, а потому только, молча и съ затаенной грустью, разстался съ своей возлюбленной. При всѣхъ разнообразныхъ слухахъ о ребенкѣ, барыня, сверхъ ожиданія, не приказала его отправить на деревню или къ становому, а оставила его на барскомъ дворѣ и велѣла отыскать ему кормилицу. Малютка, которой дали имя Ираида, выростала на правахъ дворовой дѣвочки, пользующейся благосклонностью своихъ помѣщиковъ. Ее выучили грамотѣ, даже французскому языку, дозволили читать разныя книги. Въ восемнадцать лѣтъ Ираидочка была красивою дѣвушкой. Высокая ростомъ, стройная, съ голубыми глазами, застѣнчиво опущенными внизъ, съ русою, густою косой почти до колѣнъ, Ираида отнимала покой у деревенскихъ парней. Они всѣ къ ней, а она отъ нихъ. Не любила она никого и была удивлена, когда ее неожиданно призвала барыня и объявила, что женихъ ей отысканъ. Ираида вздрогнула при этомъ извѣстіи и пытливо подняла свои чудные глаза на барыню. Нехорошій огонь въ нихъ свѣтился, и Охлопьева невольно замѣтила: