Рассказы-исследования - [18]

В прежние мои сборники этот рассказ не ложился, тут же был особый раздел моих записок и размышлений и даже новая работа, тоже связанная с именем Чехова, – «Вчера он был у нас… (Вокруг одного письма)».

Звонок внучки Авиловой я вначале связала с выходом моей книги. Но это было только совпадение.

Папка с рукописью – «Авилова Лидия Алексеевна. Воспоминания, дневник». Более двухсот страниц искренней исповеди. Отсвет этих записок, прочитанных теперь впервые, лег и на мой давний рассказ, кое-что в нем осветив по-иному. В нем тоже, думала я теперь, она такая, какой сама представилась нам. Ее взгляд на себя и события по прошествии многих лет.

Взгляд из того далека, когда о себе уже можно писать отстранясь, не «я», а «она», что порой и делает Авилова в своих записках.

«Я добросовестно искренна», – говорит она, боясь допустить «вдохновение» в свои тетрадки. Прежде всего здесь она сама, вся ее трудная, долгая жизнь. И главное в этой жизни – две чаши весов, две ее большие любви.

Любовь к Чехову и любовь к своим детям. Была постоянная боль.

«Две натянутых, напряженных струны», – скажет она спустя годы.

И в другом месте:

«Вот взяла и перечла сегодня эту тетрадь. Когда я писала ее? Давно. Любовь. О любви. В семьдесят четыре года (скоро будет) я думаю о любви. И думаю я, что я ее никогда не знала.

…Была ли у меня влюбленность в Чехова? Конечно, была, но такая подавленная, такая загнанная! Одна боль…»

(запись в дневнике).

Ей семьдесят три года, и она называет влюбленностью то, что прежде звала любовью. Но слово боль выдает ее. Боль осталась.

Иван Алексеевич Бунин по прочтении ее мемуаров пишет:

«А ведь до сих пор многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства. Так думал когда-то и я.

Теперь же твердо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой».

И далее:

«Чувствую, что некоторые спросят: а можно ли всецело доверять ее воспоминаниям?

Лидия Алексеевна была необыкновенно правдива. Она не скрывала даже тех отрицательных замечаний, которые делал Чехов по поводу ее писаний, как и замечаний о ней самой. Редкая женщина!»

И еще:

«А сколько лет она молчала. Ни единым словом не намекнула при жизни (ведь я с ней встречался) о своей любви…»

Так писал Бунин в своей неоконченной книге «Чехов», отрывки из которой помещены в девятом томе собрания его сочинений.

Допускаю вопрос: а можно ли всецело доверять Бунину?

Почему Бунину, а не Марии Павловне?

Пусть ответит на этот вопрос сама Мария Павловна Чехова:

«Вы просили меня указать Вам кого-нибудь, кто бы мог написать биографию моего покойного брата, и, если Вы помните, я советовала Вам Ивана Алексеевича Бунина. И теперь советую его же и даже прошу. Лучше его никто не напишет, он очень хорошо знал покойного, понимал его и может беспристрастно к этому делу приступить…»

(письмо М. П. Чеховой П. В. Быкову от 10 мая 1911 года).

Последуем совету Марии Павловны и поверим И. А. Бунину. Ведь все дело именно в этом – беспристрастно.

Среди заметок Бунина об Авиловой есть одна фраза недописанная, прерванная на середине:

«А вся жизнь ее поистине глубокой любви к Чехову, трагической даже и по…»

На этом месте отвлекли, прервали, так и осталось. Рискну продолжить:

«…трагической даже и после смерти Чехова, когда ее имя было отторгнуто от него, вытеснено другими именами, насильственно утвержденными…»

Да простит меня Иван Алексеевич Бунин, если намеревался сказать другое.

Но это – напрашивается.

«Разве можно после опубликования воспоминаний Авиловой серьезно говорить о Лике Мизиновой»

(И. А. Бунин).

Бунин судит беспристрастно.

Он был частым гостем Марии Павловны, Ма-Па, как он звал ее дружески, и после кончины Антона Павловича. Они много, подолгу беседовали. Результатом собственных впечатлений и этих бесед с его сестрой явились воспоминания Бунина о Чехове, напечатанные в сборнике товарищества «Знание» за 1904 год (вышел в девятьсот пятом году). Много лет спустя Бунин сделал на этом сборнике надпись, перечеркнув то, что писал когда-то:

«Написано сгоряча, плохо и кое-где совсем неверно благодаря Марье Павловне, давшей мне, по мещанской стыдливости, это неверное».

Замечание не вполне справедливо. Беседуя с ним, Мария Павловна не догадывалась о существовании у брата другой, скрытой жизни. Она искренне заявила Лику Мизинову на роль лирической героини в жизни брата. Лика была ее подругой, подругой всей чеховской семьи: «привези Лику», «приехала Лика» – то и дело встречаем в письмах Чехова.

«Кукуруза души моей», «канталупа» – таковы нежные прозвища, которыми Чехов награждает «милую Лику», «Ликусю».

С января девяносто пятого года письма Чехова Лидии Стахиевне становятся суше, деловитей, перерывы между письмами все длиннее. В них все чаще постскриптумы:

«Маша просит, чтобы Вы привезли 2 пары перчаток и духов»

(январь 1895 года);

«Милая Лика, так как Вы приедете к нам встречать Новый год, то позвольте дать Вам поручение: на Тверской у Андреева купите четверть (бутыль) красного вина Кристи № 17 и привезите. Только не выпейте дорогой, прошу Вас. Если не привезете, то мы без вина!!!

Будьте здоровы, канталупа».

И внизу после даты:

«За вино я отдам».