Рассказы. Интервью. Очерк - [3]

Стояла первая неделя весны. Марте уже исполнилось двадцать, а старуха по-прежнему протягивала руку за чашкой чаю, по-прежнему ночная рубаха ни разу не шелохнулась от ее дыхания, а богатство по-прежнему лежало под матрасом. Марта столько всего хотела. Она мечтала о своем мужчине, о черном воскресном платье, о шляпке с цветами. У нее совсем не было Денег. В те дни, когда парень отвозил на рынок яйца и овощи, она брала у старухи шестипенсовую монетку и давала ему, а деньги, которые он привозил в носовом платке, она клала в старухину руку. И она, и парень работали за еду и жилье, хотя она спала в комнате наверху, а он на соломе в пустом сарае.

Однажды в базарный день она вышла пораньше в сад, чтобы остудить разгоряченный лоб и поразмыслить о своей затее. Она увидела в небе два облака, две бесформенных пятерни сомкнулись, обхватив чело солнца. Если бы я умела летать, подумала она, я бы влетела в распахнутое окно и впилась зубами в старухино горло. Но прохладный ветер унес с собой ее мысли. Она знала, что была необычной девушкой, потому что зимними вечерами читала книжки, пока парень дремал на соломе, а старуха оставалась одна в темноте. Она читала про одного бога, который одаривал золотом, про змей с человечьими голосами и про какого-то человека, который стоял на вершине холма и разговаривал с горящим кустом.

В дальнем конце сада, возле забора, оттеснившего пустынные зеленеющие поля, она отыскала земляной холмик. Там был зарыт пес, она сама убила его, потому что он нападал на кур в саду. Покойся с миром, написала она на кресте, а дату смерти нацарапала другую, как будто пес еще не умер. Я могла бы закопать ее здесь, рядом с псом, сказала про себя Марта, и засыпать навозом, тогда ее не найдут. И, потирая руки, она направилась к кухонной двери, а две пятерни стискивали солнце.

На кухне надо было приготовить еду для старухи, размять картошку с чаем. Слышалось только постукивание ножа, ветер улегся, а ее сердце билось так тихо, словно она обернула его тряпкой. Весь дом затих; ее рука замерла на коленях; только дым тревожил ее, пока взбирался вверх по трубе к недвижному небу. Ее душа одна в целом свете отсчитывала время. Вдруг, когда повсюду воцарился смертельный покой, закричал петух, и она вспомнила, что парень скоро вернется с рынка. Ее рука снова замерла на коленях. И уже влекомая смертью, она услышала, как парень поднимает щеколду.

Он вошел в кухню, увидел, что Марта чистит картошку, и бросил на стол носовой платок. Услышав звяканье монет в платке, она взглянула на него и улыбнулась. Он еще ни разу не видел ее улыбку.

Вскоре она поставила перед ним еду и села в сторонке возле огня. Когда она склонилась над парнишкой, он вдохнул запах ее волос, пахнувших клевером, и заметил полоски сырой садовой почвы у нее под ногтями. Она выходила из дома в чужой мир лишь изредка, чтобы забить птицу или собрать ягоды с кустов. Ты покормила ее? — спросил он. Она промолчала. Поев, он встал из-за стола и спросил: что-нибудь надо для тебя сделать? — как уже спрашивал тысячу раз. Да, ответила Марта.

Она еще ни разу не говорила ему «да». Ни одна женщина еще не говорила с ним так, как она. Очертания ее груди никогда не были так отчетливы. Натыкаясь на кухонную утварь, он неуклюже пошел к ней, и она положила руки ему на плечи. Что ты сделаешь для меня? — сказала она и спустила лямки платья, чтобы оно соскользнуло, обнажив грудь. Она взяла его руку и прижала к своей груди. Он тупо уставился на ее наготу, потом произнес имя Марта и набросился на нее. Что ты сделаешь для меня? — спросила она. Мысли о деньгах под матрасом не покидали ее; она прижала его крепче, платье упало на пол, за ним слетела нижняя юбка. Как я захочу, так ты и сделаешь, сказала она.

Минуту спустя, она вырвалась из его объятий и неслышно вбежала в комнату. Повернувшись обнаженной спиной к двери, ведущей наверх, она подозвала его и объяснила, что ему делать. Мы разбогатеем, сказала она. Он пытался опять прикоснуться к ней, но она сжала его пальцы. Ты мне поможешь, сказала она. Парень улыбнулся и кивнул. Она открыла дверь и стала подниматься впереди него. Подожди здесь, только тихо, велела она. В старухиной комнате она окинула взглядом треснутый кувшин, приоткрытое окно и изречение на стене. Второй час, сказала она, нагнувшись над ухом старухи, и слепые глаза улыбнулись. Марта обхватила пальцами горло старухи. Второй час, повторила она и ударила старухину голову о стену. Понадобилось всего три легких удара, и голова хрустнула, словно яичная скорлупа.

Что ты натворила? — закричал парень. Марта позвала его в комнату. Открыв дверь, он увидел, что обнаженная женщина вытирает простыней руки, а на стене круглым красным пятном расплывается кровь. Он завопил от ужаса. Тише, сказала Марта; но от ее тихого голоса он завопил сильнее и побежал вниз.

Теперь Марта должна улететь, сказала она про себя, улететь из старухиной комнаты, как ветер. Она широко распахнула окно и шагнула вперед. Я лечу, сказала она.

Но Марта не умела летать.

Брембер

С лестницы тени плавно соскальзывали в прихожую. Зеркало было перечеркнуто отражением темных контуров перил и мерцающего полукруга люстры. Это все, что ему удалось разглядеть. У самой двери тени густели. Дальше они растворялись в сумраке между полом и потолком. Он пошарил в кармане, нашел спички и зажег зажатую в руке тонкую восковую свечку. Держа крохотный огонек над головой, он повернул ручку двери и шагнул в комнату. Оттуда дохнуло пылью и древесной трухой. Странно как защемило сердце, как откликнулось воображение. Старушки плетут кружево при свете луны, тонкие бледные пальцы перебирают складки парчи, на нетленных щеках рдеет младенческий румянец. Эта комната неизменно будила в нем подобные воспоминания с того самого дня, когда он впервые боязливо вошел сюда на цыпочках и не смел отвести глаз от окон, из которых виднелась неприветливая лужайка и деревья вдали. Еще он помнил, как совсем мальчишкой усаживался за клавесин, прикасался к пыльным клавишам так невесомо, что никто не слышал ни звука, а он робел, завороженный музыкой, тихо летящей ввысь. И всякий раз становилось грустно. Ему открывалась безутешная печаль в самой беспечной фуге; он перелистывал ноты, а глаза его застилали слезы, и подступала великая тоска по всему, что он некогда знал, но забыл, любил, но утратил.