Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ» - [30]

— Скольких инфицировали? — брезгливо спросил очкастый.

— Одного, Лешу, — быстро заговорила рыжая. — Клянусь, только одного. Остальные с иммунитетом, я вам честно говорю. Какой мне резон врать? Я сама ему хотела сказать, а то он почувствовал и ничего не понимает. Особенно когда потянуло на чипсы. Он толстеть стал, спорт бросил…

Она всхлипнула.

— Адрес диктуйте.

— Свой?

— Зачем мне ваш, вы же вот. Лешин.

— Севастопольский, пять, двадцать восемь. Телефон не помню, у меня в мобиле.

— Глубоко зашло, — сказал очкастый.

— Да, очень глубоко, — подтвердила рыжая. — Раньше я хоть во сне понимала — что-то не так. А теперь, понимаете… только вот сейчас. И я пытаюсь всем сказать, но не могу. И кто поверит? Я сначала думала — болезнь. Даже к врачам ходила. Говорят — все в норме, не симулируй. От физры хочешь освободиться, говорят.

— Идиоты, — брезгливо скривился очкастый. — Ладно. Я сейчас все сделаю, и учтите, что будет больно. За полгода они успевают укорениться.

— Ради Бога, — пролепетала рыжая. — Я вас очень прошу… осторожно, ладно?

— Раньше надо было «осторожно», — буркнул очкастый. — Когда по барам шастала. Десятый класс, а она в баре.

— Ну так ведь все…

— Шастали все, а заразили тебя. Давай плечо, нечего.

Рыжая расстегнула блузку. Очкастый склонился над ее булочно-пухлым, молочно-белым плечом.

— Смотрите внимательно, — бросил он Наташке. — Видите родинку?

— В… Вижу, — сказала Наташка, еле ворочая пересохшим от страха языком.

— Зеленоватая такая, да? Это след вхождения. Вообще-то через год обычно зарубцовывается, как первичная язва, но тут еще свежий. Организм попался здоровый, борется. Придется давить.

— А иначе никак? — захныкала рыжая.

— Сиди у меня, девочка в баре… — Очкастый извлек из портфеля пузырек йода и резиновые перчатки. Йодом он быстро смазал пространство вокруг родинки, а перчатки с хирургической ловкостью натянул. — Смотрите: вам самой не раз придется, я уверен. Их же все больше, так что учитесь. Надавливать начинаем издали, аккуратно, потом усиливаем…

Он сдавил плечо. Из зеленоватой родинки показался тонкий усик вроде клубничного.

— Ааа! — заскулила рыжая.

— Отвернись, не смотри. Это я не вам, вы смотрите, — отнесся маньяк к Наташке. — Важно зацепить, потом он не вырвется… Сейчас, сейчас…

Он сдавил сильней, и усик задергался, как живой. Собственно, он и был живой.

— У меня пинцет в портфеле, достаньте, — спокойно сказал он Наташке, и она, произведенная в ассистентки, покорно полезла в коричневый портфель. Пинцет лежал сверху.

— Давайте сюда. Вот так.

Усик с неожиданной ловкостью обвился вокруг пинцета, словно намереваясь вырвать его у очкастого, но тот держал его крепко, другой рукой продолжая сдавливать плечо рыжей. Больше всего это было похоже на выдавливание огромного зеленого прыща, но прыщ оказался живой и ухватистый: он дергал за пинцет, и сила в нем чувствовалась немалая. Очкастый, однако, все вытягивал и вытягивал странный ус, вцепившийся в крошечные стальные щипчики. Ус был уже с полметра и все не кончался. Наконец рыжая, дотоле скулившая на одной ноте, пронзительно взвизгнула, и длинный, бешено извивающийся зеленый червь, прихваченный пинцетом за хвост, повис над столиком купе. Только теперь Наташка заметила бесчисленные крошечные отростки, которыми, видимо, он пытался там, внутри, уцепиться за плоть несчастной рыжей. Теперь все они беспорядочно шевелились, а на хвосте открывалась и закрывалась длинная щель. Очкастый быстро осмотрел червя и опустил в пустой стакан. Червь неподвижно свернулся на дне и начал отчетливо буреть.

— Воздуха не переносят совершенно, — радостно сказал очкастый. — Через пять минут готов.

— Какой… какой ужас… — стонала рыжая.

— Спи, — устало, но повелительно сказал очкастый. — Рано еще, сыро еще…

Рыжая послушно засопела, снова уронив голову на руки. Наташке показалось, что вся она несколько сдулась.

— Ну вот, — очкастый уселся на свою полку и перевел дух. — Все поняли?

Наташка хотела было заорать, что ничего она не поняла и требует немедленных объяснений, но вдруг ей стало ясно, что о чем-то подобном она догадывалась давно. Глядя на стремительно тупевших однокурсников, жиревших и дурневших подруг, включая телевизор или слушая в машине радио, она еще года два назад поняла, что само так не бывает, что темная и тайная сила взялась отбивать у всех интерес к абстракциям, вычеркивать из памяти сложные слова и тонкие эмоции, оставляя аппетит во всех видах — от консюмеристского до сексуального; конечно, это легко было списать на общую деградацию страны или на коварный умысел телевизионщиков, которые и так всегда крайние, но никакие телевизионщики не сделали бы из страны такой отстойник за какую-то пару лет. Еще совсем недавно с людьми можно было разговаривать не только о ценах, еще вчера они, казалось, помнили о справедливости, о долге перед родителями, могли процитировать наизусть хоть одно стихотворение, кроме «Ипотека для молодого человека», — сегодня ничего этого не было и близко. Из мира, словно в гигантскую озоновую дыру, стремительно вылетало все, ради чего стоило его терпеть. И потому, когда Наташка воочию увидела паразита, выжиравшего из них человеческое и заставлявшего круглые сутки жрать чипсы, она не так уж сильно и удивилась.