Рассказы и миниатюры - [46]

Наступило долгое молчание. Генерал сидел с невозмутимым видом — он внимательно смотрел на шпиона, но, казалось, не слушал его. Можно было подумать, что глаза его стерегут пленного, тогда как голова занята совсем другим. Наконец он глубоко вздохнул, вздрогнул, словно человек, пробудившийся от страшного сна, и прошептал:

— Смерть ужасна! — Это сказал человек, повинный во многих смертях.

— Она была ужасна для наших диких предков, — серьезно возразил шпион, они стояли на слишком низкой ступени умственного развития, чтобы разъединять два понятия — сознание и материальные формы его воплощения. Ведь существо, стоящее на еще более низкой ступени развития, скажем обезьяна, не в состоянии представить себе даже дом без его обитателей и, видя разрушенную лачугу, тут же представляет себе несчастного, обитавшего в ней. Смерть ужасна, поскольку мы с детства привыкаем думать о ней как о чем-то ужасном. Это понятие подкрепляется невежественным, фантастическим представлением о другом мире. То же самое происходит, когда название места способствует возникновению легенды, объясняющей это название, а безрассудное поведение — возникновению философского учения, оправдывающего его. Повесить меня в вашей власти, генерал, но на этом вашей злой воли приходит конец, на небо вам меня послать уже не удастся.

Генерал, казалось, не слышал всего этого. Рассуждения шпиона, по-видимому, направили его мысли по непривычному руслу. Но выводы, к которым он пришел, были его собственными, не зависящими ни от кого.

Буря стихла. Наступившая торжественная тишина сообщала, казалось, его мыслям мрачность, вселяла в него суеверный страх. Может, тут играло роль предчувствие.

— Я бы не хотел умереть, — сказал генерал, — во всяком случае, не хотел бы умереть сегодня.

Он не договорил, хотя неизвестно, хотел ли он вообще продолжать, — в палатку вошел штабной офицер, капитан Хестерлик, начальник военной полиции. Его появление заставило генерала вернуться к жизни. Взгляд перестал быть отсутствующим.

— Капитан, — сказал генерал, отвечая на приветствие вошедшего, — этот человек — шпион, подосланный янки и пойманный в расположении наших войск. При нем были найдены документы, подтверждающие, что он действительно шпион. Он во всем признался. Как сейчас на дворе?

— Буря стихла, сэр. Светит луна.

— Отлично. Возьмите взвод, отведите его на плац и расстреляйте.

Резкий крик сорвался с губ шпиона. Он подался вперед, стиснув кулаки и широко открыв глаза.

— Боже мой! — закричал он хриплым, невнятным голосом. — Вы не сделаете этого. Разве вы забыли, ведь я не должен умереть до утра.

— Я ничего не говорил вам про утро, — ответил генерал холодно. — Это решили вы сами. Вы умрете сейчас.

— Но, генерал, прошу вас, умоляю вас, вспомните — ведь я же должен быть повешен! Нужно какое-то время, чтобы соорудить виселицу, — два часа, хотя бы час. Шпионов всегда вешают. По законам, у меня есть на это право. Ради бога. Подумайте, генерал, как коротка…

— Капитан, выполняйте мое приказание.

Офицер обнажил саблю, вперил взгляд в пленного и молча указал ему на выход. Пленный медлил, и офицер, взяв его за воротник, стал подталкивать к выходу. Но в тот момент, когда они поравнялись с подпирающим палатку столбом, обезумевший пленник подпрыгнул и с кошачьей ловкостью выхватил из ножен охотничий нож. Оттолкнув капитана, он бросился на генерала, повалил его на землю и в бешеной злобе кинулся на него сам. Стол был перевернут, свеча погасла — они боролись в темноте.

Начальник полиции бросился на помощь генералу — теперь они катались по полу втроем. Проклятия, вопли, нечленораздельные крики ярости и боли наполнили ночной воздух, палатка рухнула на копошащийся клубок тел. Покрытые полотнищем брезента, путаясь в его складках, они продолжали ожесточенно драться. Вернулся посланный с поручением Тассман. Смутно догадываясь о том, что произошло, он бросил свое ружье и схватился за шевелящийся брезент, в тщетной попытке стащить его с дерущихся. Часовой, стоявший у входа в палатку, твердо помнил, что он ни в коем случае не должен покидать свой пост, поэтому он выстрелил из ружья.

Выстрел всполошил лагерь, забили барабаны, горны заиграли сбор, со всех сторон начали сбегаться полуодетые, на ходу застегивающиеся солдаты и стали строиться, повинуясь отрывистым командам офицеров.

Солдаты замерли в строю, держа винтовки наготове, в то время как штабные офицеры и личная охрана генерала быстро восстановили порядок, подняли палатку и растащили задыхающихся и окровавленных участников разыгравшегося спектакля.

Один из них — капитан — уже не дышал. Рукоятка охотничьего ножа, которым было проткнуто его горло, торчала чуть ниже подбородка, а лезвие застряло в челюсти, и рука, нанесшая удар, по-видимому, была не в состоянии вытащить нож. В руке у мертвого была его сабля — мертвый, он сжимал рукоятку с такой силой, что живые не могли взять ее у него. Лезвие сабли до самого эфеса было в крови.

Генерала подняли, но он снова со стоном повалился на землю и потерял сознание. Он был весь в синяках и, кроме того, получил две колотые раны в бедро и в плечо.