Рассказы и истории - [6]

Да нет, не все хорошо. Все-таки, информация просачивается, главным образом, из радиоприемников. Главное, покрепче, поплотнее закрыть окна, чтобы не проникнуть сквозь них врагу-невидимке. Не до весны, не до цветения.

Вокзал похож на вокзал военного времени: крики, плач детей, узлы через головы, давка, сломанные конечности, куда идет состав — неизвестно, не важно, лишь бы отсюда, лишь бы скорее, лишь бы втиснуться. Из Москвы приходит пустой состав, из него выходит женщина с ребенком — одна пассажирка на несколько вагонов, и мальчик разочарованно спрашивает:

— Мама, а где же радиация?

Дом наш, огромный, в самом центре города, стал глух и темен. Казалось, люди, покидая его, уносят с собой частицу света. Уходя утром, я оставляла включенной настольную лампу. Пусть теплится…

А на ступенях дома пристроился веселый, пьяненький человек, и без устали заговаривает с прохожими:

— Во, жисть пошла! Моют, моют, утром моют, вечером моют, хоть пей с асфальта. — И почти нараспев, как частушку: «Чисто на улице, чисто в квартире, спасибо реактору номер четыре». А на углу, прямо на улице, возле гастронома, каберне продают, видели? Ноль семь — два тридцать. Видели? А пьется, как за два девяносто. Видели? Люди! Дайте мне красок, и я нарисую вам образ жизни! Вот тако-ой образ!

…И бродят бездомные собаки в ошейниках: их хозяева в панике вывезли детей, оставив «братьев своих меньших» на милость остающихся.

Однажды звонок — и в дверях Сусанна. А рядом с ней… ну, кляча клячей. Тощая, каких не видела. Шкура на ней складками, шерсть свалялась, на шее натертые следы от ошейника — беда в собачьем образе. Су не свойственна привычка к интродукциям, поэтому с порога:

— Как бы ты ее назвала?

А сама глядит — сверлит меня глазами, вроде до чего-то досверлиться хочет.

— М-м — я бы сказала…

— Ты не сказала. Ты подумала. Назови ее Дарданеллой. Проливом Дарданеллы, если хочешь. Слушай, давай серьезно: ты видишь, что ее заметут гицели? У нее уже нет сил убегать. Посмотри, какая худая, и сколько в ней печали…

— Су! — ору я изо всех сил. — Когда начинают с собачьей печали — это просчет. Твой. Этим обычно заканчивают операцию. Поэтому заявляю сразу: не возьму. У меня уже есть одна…

— Ну и что? Где одна, там две… Ну?

— Что — ну? Ты слышишь, что вытворяет мой пес за дверью? Сейчас дверь высадит…

— Не дави мне на душу своим населением и подавляющим большинством. Ты видишь, она уже стоять не может. Ну?

Собака и в самом деле постояла-постояла, глядя то на меня, то на Су, словно следя за маятником, а потом рухнула на пол и тихонько, протяжно заскулила.

— Ты видишь?! — не унимается Су. — Ты видишь, у нее нет сил даже стоять, не то, что бегать. Ну?

— Су, у меня тоже нет сил стоять, не то, что бегать. Смилуйся. Бери себе.

В большой и несуразной Су есть что-то от разлапистого щенка, который, так и не став взрослым, начал следующий за этим этап жизни. Но, при всем при том, она в полном согласии со своими толстыми губами, не слишком изящными конечностями, со своей угловатостью. Ей хорошо живется в себе: удобно и привычно.

Су улыбается, и, кажется, нос и щеки подпирают глаза, превращая их в щелки.

— Неужели ты думаешь, — говорит она с ехидцей, — что если бы я могла взять псину, то тратила бы столько слов на тебя? Не могу. Уезжаю. Уезжа-ем, — говорит она с расстановкой, подчеркивая это самое «-ем». — Мы уезжаем, — добавляет она чуть смущенно. А я так обрадовалась той соломинке, которую она же мне и протягивает, что малодушно забыла спросить: «С кем? Уезжаем — с кем?»; забыла спросить и стала мямлить, что вот, дескать, и я соберусь куда-нибудь, что подруга моя в Подмосковье, прямо сейчас звонила, говорила, там рай земной, приезжай, говорит, хоть на пару недель…

Су пристально смотрит на меня, не прерывая, а потом, как отрезала:

— Врешь ты все. Никуда ты не поедешь. И не собираешься. Ты думаешь, я забыла, что Ленька твой сейчас в Киевской части? А, может, ты забыла, как мы к нему туда ездим? Напротив Фроловского монастыря воинская часть. Сидели и ждали, когда разводка кончится, на скамеечке у входа, под аркой. Забыла?

(Не забыла — не забыла — не забыла, Су. И как ждали, и как там его не оказалось, и как ты промолчала. Не забыла, и как сидели у входа во Фроловский-Флоровский, и как странно было слышать под сводами монастырской арки звуки военных команд — не забыла).

— Так что, никуда ты не поедешь, — продолжает Су. — Давай, сиди. Могла бы и с двумя собаками сидеть… Какая тебе разница…

— А с кем едешь? — робко спрашиваю я, переводя стрелки на другую тему.

— Да-а-а, — тянет Су, — ты все равно не знаешь. Да и что толку… Ну, что делать, что делать мне с тобой? — обращается Су к собаке, явно презрев меня, — ну, не гнать же на улицу гицелям в клещи.

Она наклонилась к собачьей морде, а морда собачья поднялась ей навстречу, шумно обнюхала и судорожно вздохнула.

И Су выкрикнула, глядя через плечо в мою сторону:

— Нет выхода. Беру с собой. Не знаю, как… Не знаю, куда… Не знаю, как отнесется к ней он… Что? Молчи со своими советами. Какие справки, какой ветеринар?.. Ее надо накормить и вымыть в шампуни. И придать товарный вид. Чтобы люди не шарахались. Как ты вот, интеллигентка паршивая. Десятка в зубы — и к проводнику. Если, конечно, дойдем до проводника втроем, если один не отсеется по дороге, подальше от хлопот… И от скандала. Ну, спасибо, соседка. Удружила.