Рассказы - [9]

— Это же великолепно! — вдруг воскликнул Бернхард. — Никогда не видел, чтобы лес валили с такой силой и таким размахом.

Хоххут собрал лоб в складки. Уж не тронулся ли Бернхард умом? И в самом деле: приподняв свою зеленую шляпку и пританцовывая, тот распевал задорную песню во славу ураганов, что косят деревья тысячами и делают цены на лес смехотворными. Потом, так же неожиданно посерьезнев, он обнял Хоххута за плечи, заглянул ему, немало озадаченному, в глаза и сказал с расстановкой:

— Дорогой друг, — сказал Томас Бернхард, — мы построим деревянный театр.

— Деревянный театр?

— Да, Хоххут, воспользуемся обвалом цен, купим лес задешево и построим из деревьев, поваленных ураганом столетия, деревянный театр.

— Дорогой Бернхард, — отвечал Хоххут, — вы же прекрасно знаете, что в большинстве театров даже сцена сделана не из дерева, — таковы правила пожарной безопасности! Например, в Бургтеатре, где меня, между прочим, играют очень и очень редко, при изготовлении декораций и кулис дерево использовать вообще нельзя.

— Правильно! — попытался Бернхард прервать собрата. Однако сделать это было совсем непросто, ибо Хоххут начал в деталях описывать пожар, случившийся в театре на Рингштрассе, называл цифры, даты, обрисовывал обстоятельства, так что во избежание срыва диалога Бернхарду пришлось несколько раз крикнуть «Правильно!»

— Правильно, Хоххут, правильно, там все из пластика.

— Вот именно, — не унимался Хоххут, — после того знаменитого пожара дерево из Бургтеатра начисто, а из многих других театров почти начисто…

— Исчезло, — прервал его Бернхард, — да, исчезло, его оттуда, можно сказать, изгнали!

— И вы хотите в такой ситуации, вопреки всем правилам пожарной безопасности, строить деревянный театр? — Голос Хоххута звучал так же резко, как голос патера Риккардо в его «Наместнике».

— Да, Хоххут, все — из дерева! Здание, фойе, гардероб, сцена, башня или куб над ней, кулисы… Всюду — дерево, ничего кроме дерева!

— А если он загорится, этот ваш деревянный театр?

— Вот и пусть горит! — воскликнул Бернхард. Глаза его горели, щеки пылали. — Это же хорошо, Хоххут. Настоящее искусство — это искусство сожжения на костре.

— Потрясающе! — сказал Хоххут и устремил взгляд ввысь. Он вдруг увидел перед собой громадную, как кафедральный собор, избу, увидел Байрейт, рубленный из дуба, который презирает все правила пожарной безопасности, все параграфы страховки, который служит исключительно искусству игры на подмостках, и в сердце у него тоже вспыхнула искра вдохновения, он как-то сразу воспылал любовью к деревянному театру.

Взволнованные до глубины души, оба драматурга пожали друг другу руки.

— Разведем такой костер, чтобы можно было сжигать себя снова и снова, — сказал Бернхард.

— Создадим подмостки для наших костров! — подхватил мысль товарища Хоххут.

И вот уже перешагивая через чемоданы и пассажиров, оставляя за спиной вагон за вагоном, он начал пробираться вперед, к локомотиву, чтобы донести по радиотелефону до ошеломленного дорожного мастера следующую весть: используя могучий ураган в качестве повода, он, Хоххут, и его сподвижник Бернхард решили основать Первый Немецкий Деревянный Театр.

— Как вы сказали? — вскричал дорожный мастер, нервы которого были напряжены до предела, ведь именно на его участке срывалось в данный момент движение скоростных поездов «Интерсити». — Что вы решили основать?

И тогда Рольф Хоххут, стоя в кабине машиниста и устремив взгляд на поверженный Тевтобургский лес, прокричал в трубку ликующим тенором: «Говорит Хоххут. Всем, всем, всем. Городу и миру. Через дерево к огню. Искусство живо, пока оно пылает. Over[17].

От редактора

Томас Хюрлиман (р. 1950), швейцарский прозаик и драматург, — один из тех авторов, которых можно полюбить, прочитав первую же страницу какого угодно их текста. Для меня таким текстом стала новелла „Фройляйн Штарк“, действие которой разворачивается в наши дни в старинной библиотеке Санкт-Галленского монастыря. Эта книга была переведена на русский язык, как и ее продолжение, роман „Сорок роз“.

Герой новеллы, двенадцатилетний мальчик, работающий на каникулах в библиотеке, открывает для себя вселенную книг и знакомится с историей собственной семьи, попутно обнаруживая свойственную ему способность чувственного восприятия фактуры, запахов жизни… Такое камерное — заинтересованно-чувственное, не лишенное иронии и фантастических предположений — восприятие книжной культуры, традиции вообще проявилось и в трех исторических миниатюрах Томаса Хюрлимана, которые мы публикуем.

Классик швейцарской литературы Готфрид Келлер показан в момент, когда он безуспешно пытается ускользнуть от торжеств по поводу его семидесятилетия. Диалог с кельнером заставляет прославленного писателя вспомнить прожитую жизнь и осознать горькую истину, относящуюся к его (или: ко всякому) искусству: „Чем хуже мне жилось, тем красивее становились слова. <…> В моих героях, в моих стихах запечатлелась та жизнь, на которую сам я был не способен“. И тем не менее рассказ заканчивается фантазийным катарсисом: два очень разных по своим взглядам человека, писатель и его возможный читатель, найдя наконец общий язык, „вместе полетели в ночь — поэт и господин Венделин, который теперь был птицей, большой птицей-тоской“.