– Ты должна помнить, что мы с мамой тебя очень любим…
Лида снова кивнула. Чем еще мог он, старый и немощный, защитить ее от житейских бурь, как не этими немногими словами?.. И не затем ли, чтобы услышать эти слова, приезжают они сюда все трое?
– Ты наш медпункт, – сказала Лида. – Медпункт на вокзале… Ты и мама…
Фирменный сорок седьмой прибыл, как всегда, минута в минуту.
И вот уже вновь замелькали голубые вагоны – черноеморе, черноеморе, черноеморе. У доктора зарябило в глазах.
В поезде было душно от нагретого за день железа. До конечной станции езды оставалось три часа, и пассажиры негромко, лениво переговаривались, как люди, все уже обсудившие. Многие говорили с привычной для уха северной интонацией – тоже ехали отдыхать по профсоюзным путевкам.
– Лидия Ивановна, – позвал Сева. – Чай носят…
Она сердилась, когда он называл ее по отчеству, как бы подчеркивая этим, что моложе ее на пять лет. И сейчас она не ответила. Но не потому.
За окном, поглощаемый скоростью и темнотой, проносился осенний пейзаж ее детства. Белые подсиненные мазанки, ядра тыкв и уже без початков, как разоруженное войско, стебли кукурузы. В детстве этот пейзаж почему-то всегда напоминал ей страницы романа «Война и мир».
– Лидия Ивановна, на тебя брать?..
Все решилось как-то само собой. Она знала, что это бесповоротно. Но грусти не было. Напротив, какое-то облегчение.
И она думала о нем уже в прошедшем времени: «А он был ничего, славный парень, этот незаменимый Прошин…»
