Рассказы - [9]

Петр выслушал и не верил своим ушам. Он понял, что перед ним стоит злодей неисправимый, не задумывающийся поднять руку даже на отца из корысти. Чего же ожидать от него другим? Он глядел на брата остановившимися глазами, и волосы дыбом поднялись на голове его… Страшная мысль мелькнула в его уме. «Подумать надо», — через силу проговорил он. «Умные речи хорошо и слушать, — отвечал Иван, довольный успехом. — Когда же ответ?» — «Через неделю, к ночи…» — машинально проговорил Петр. «Ладно, через неделю — так через неделю, — хлопнул его по плечу Иван. — Сюда же приду… А пока прощай!» — «Прощай!» — задумчиво повторил за ним Петр.

Они обнялись, но на поцелуй Ивана пересохшие от внутреннего волнения губы Петра не отвечали поцелуем. Иван вышел, а Петр тяжело опустился на лавку и задумался. Мелькнувшая в его уме при разговоре с братом мысль, клещом засела в его мозгу, как ни старался он отогнать ее, по временам даже мотая головой. Просидев так более часу, он поплелся из избы и, сев на лошадь, поехал домой. «Что это ты, али с медведем столкнулся?» — встретили его вопросом домашние. «А что?» — спросил Петр. «Да на тебе лица нет!» — «Нет, так, что-то неможется».

Сели ужинать, но Петр и не прикоснулся к еде. Прошло пять дней. Петр совершенно осунулся и еле ходил. Отец и сестра с мужем начали за него беспокоиться. Стали поговаривать, что надо-де отвезти его в город к доктору. «Не надо! И так пройдет!» — заметил Петр на предложение отца в этом смысле.

Наступил канун дня, назначенного для свидания с братом. Семья, отужинав, стала ложиться спать. Сестра с мужем ушла на свою половину. Петр остался с отцом с глазу на глаз. Старик было тоже поднялся с лавки. «Погоди, отец, поговорить надо», — остановил его сын, не вставая с места.

Старик опустился на лавку и вопросительно поглядел на сына. Петр в немногих словах рассказал ему встречу с братом, не скрыв и замыслов последнего на его жизнь. Старик поник головою. «Благослови меня, отец, спасти и тебя, и всю округу от злодея», — прервал молчание сын. «Как?» — вскинул на него глаза отец. «Убить его!» — прохрипел Петр. «Да ты ошалел! Себя загубишь! Ведь ты у меня один», — простонал старик. «Дочь есть, зять вместо сына будет… неповинных спасем… от изверга избавим… другого, исхода нет… он слуга дьявола… Твоя плоть, моя вина. Ведь это я его от солдатчины на заимке схоронил! Думал, век там проживет, а он сбежал…» Наступило молчание… «Благослови!..» — шепотом произнес Петр и опустился на колени.

Старик молча взял из киота икону, которой благословлял его к венцу и, крестообразно осенив ею сына, положил ему на голову. Благословение на братоубийство было дано. Отец и сын разошлись спать, но едва ли сомкнули в эту ночь глаза. Наступил роковой день. Наточив топор и захватив с собой как его, так и четверть ведра водки, Петр после полудня отправился на заимку. Приехав туда, он начал молиться и ждать.

Вскоре после захода солнца отворилась дверь и в избу быстро проскользнул Иван. «Ну, что, надумался?» — спросил он, поздоровавшись с братом. «Надумался, идет!» — отвечал тот. «Вот это по-нашему, по-молодцовски!» — воскликнул Иван и бросился обнимать брата. Тот не противился. «Надо бы уговор-то запить…» — заметил Петр. «И то дело! А разве есть?» — «Припас», — ответил Петр, вынимая из-под стола, под которым лежал и топор, четвертную бутыль. «Ну, парень, да ты не брат, а золото!» — восхитился Иван.

Вынули краюху хлеба и чашки. Началась попойка. Иван заметно начал хмелеть, на Петра же, вследствие душевного волнения, вино не производило никакого действия. Брат хвастал совершенными им преступлениями и добычей и рисовал картины будущих, которые они совершат вместе. Петр слушал молча и подливал брату водку. Наконец совершенно захмелевший Иван упал на стол головою и захрапел. Петр встал, вынул из-под стола топор, перекрестился и с размаху ударил брата острием по голове. Тот даже не вскрикнул. Смерть, как потом дал заключение и врач, была моментальна. Часть окровавленных волос, отрубленных топором, упала на стол. Петр бережно собрал их и, завернув в лоскуток холста, оторванный им от мешка, в котором был привезен им на заимку хлеб, спрятал за пазуху. Затем он сел на лошадь и помчался в село. Поздно вечером явился он ко мне и рассказал о своем преступлении… Я арестовал его при сельском управлении, где он тотчас раздобылся у сторожа иголкой и ниткой и собственноручно зашил волосы убитого им брата в ту ладанку, которую он вам показывал сегодня. Сам же я, собрав понятых, помчался на заимку. Вот вам и вся история Кузьмича, — закончил смотритель, наполняя рюмки.

— А что же дальше?

— Дальше было произведено формальное следствие, а затем, года через три, вышло ему и решение, которым он оказался приговоренным к двадцатилетней каторжной работе… Вот и все…

Мы занялись закуской.

— Вы, может быть, удивляетесь, — начал хозяин, — что я, несмотря на такое количество прошедших лет, в такой подробности помню дело Кузьмича.

— Да, признаться…

— Вот оно где у меня это дело, — показал смотритель на затылок. — Я Орловых-то, и старика, и сына — больно жалость меня к ним взяла — отдал под надзор полиции… Стряпчий на меня взъелся, прокурор губернатору пожаловался, запросы разные пошли, я отписывался и дело это чуть не наизусть выучил… Однако, их, рабов Божиих, в тюрьму законопатили, — старик там и умер, — а меня в пристрастии, чуть не во взяточничестве, обвинили, да и причислили к общему губернскому управлению. Года три я без места шлялся, пока сюда не пристроился… Поневоле такое дельце век помнить будешь.