Рассказы - [5]

Кольца белоснежного дыма плавно взмывали вверх, теряя с высотой форму и управляемость, пока не расползались и не растворялись в заключенной в четырех стенах тишине.

– Да, ты победила в который уже раз, диалектика, к тому же и история-твой союзник.

– Но, прости меня, я влюблена в метафизику, за что сейчас и расплачиваюсь. Но, если б даже любила тебя, все равно расплаты было не миновать. Не я первая, не я последняя. Как у Данте? И я, как все, возмездья не избег.

Смог злорадно проникал через дыхательные пути в легкие, выжигая и обугливая на своем пути не только то, что поддерживало жизнь, но и тяжесть, повисшую где-то там, глубоко в груди, над органом, в тесной связи с которым пребывало сейчас сознание, которое, помимо воли и желания обладателя то и дело извлекало из прошлого отдельные, унесенные временем, фрагменты.

Все логично, все понятно. Вся жизнь, в совокупности, длинная цепочка причинно-следственных отношений. Разуму понятно все, лишь сердце отказывается это все принять либо понять.

Понятия ему чужды. Разве сердцу прикажешь? Впрочем, графу Калиостро удавалось и это.

Ну, да Бог с ним, с прошлым.

Эту мысль перебил острый сухой кашель, от которого едва удалось избавиться.

– Боже, как же жить с диалектикой? Лучше уж с пьяницей! Да, но как жить без диалектики? Ведь метафизика похоронит?! Где же начало? В конце? Или конец исходит из начала?

Пустые мысли, пустые речи, пустые страсти, пустая печаль, пустая жизнь!

– В чем же я провинилась перед жизнью?За что она меня бьет и карает?

Материя объективна, разумна, да, черт возьми, но разумны ли сами разумность, реальность и объективность? И если да, то, откуда, от чего, от кого жестокость и несправедливость?

Тонкие длинные пальцы нежно прильнули к стеклянной пепельнице, потушив окурок о ее стенку.

– Ну и грязная! Интересно, какая она в самом деле?

На фоне дневного света хаотичное движение легких клубов табачного дыма едва различалось. Мгновение, казалось, приостановилось, и время замедлило ход.

Приоткрылась дверь, и фигура худощавой женщины отчетливо выплыла из смога.

Женщина из смога.

Одурманенная окружающим, она, словно в шоке, будто раненная птица, едва ковыляя, направилась в темную глубь коридора. Фигура ее была на зависть стройна, но движения неверны и неуверенны.

– Не зная причины- не понять следствия! И наоборот. Никто не виновен в том, что происходит в окружающем мире, но в то же время каждый в этом повинен. И винить, осуждать, оправдывать, защищать справедливо так же, как и несправедливо.

– Бедняжка, не так уж ты и плоха, как выглядишь или кажешься.

Повороты вымытой пепельницы на свету уловили играющими лучами ее улыбку.

– Если бы вода была всесильна…

Раздумья прервал странный шорох из темной глубины коридора. На мгновение душу сковал страх. Рука сжала пепельницу что было силы.

– Ха-а-а-а,- пронзительно выстрелил голос в невидимое и неведомое. Источник шороха на мгновенье затих, затаился и вдруг с нарастающей скоростью и силой звука проскочил у ног женщины. Очертания его удалось уловить в момент промелька в светлом, дальнем сейчас конце коридора. Это была кошка.

– Интересно, кто из нас перепугался больше?

Вслед за стуком затвора распахнулось окно.

Легкий прохладный ветерок налетел на женщину, потом на бумаги, по-одному взметая листы со стола и разнося их по просторам комнатного узилища. Женщина ловила их на лету, и когда ее руки взлетали кверху, обнажались и натягивались перепонки блузы, связывающие локти с телом и похожие на утиные межпальцевые сцепления. Казалось, она искусственно наделяла себя тем, что вычла у нее природа. В погоне за разлетающимися листами она запрокинула голову, снова простерла вперед руки. Это была не женщина, нет,- то была огромная птица, взмахнувшая крыльями один раз, два раза, три… разбежалась быстрее, быстрей, подалась вверх и вперед, тяжело оторвалась от земли и отдалась ясному и чистому небу. Облетев парящих по кругу чаек, одиноко набрала высоту.

Ветерок раскачивал верхушки деревьев. Завороженные ели загадочно помахивали широкими густыми ветвями вслед улетающей птице.

Большая стая ворон промчалась против ветра.

Ветер здешних мест усвоил себе обычай все подхватывать, приносить и уносить. Тот, кто знал его язык и прислушивался к нему, мог проникнуть в его страсти и чувства.

Где-то вдали, в безлюдной и безводной жаркой пустыне шествовал большой караван верблюдов. Длинная цепь покорно и молчаливо тянулась по горячему золотому песку. Как змея, ползучая к своей цели. Ветер взметал и кружил песок, засыпая глаза, ухудшая видимость, скрадывая необозримый простор.

Ветер срывался, улетал от песков, гулял по глади морей, океанов, нарушая ее, вздыбливая волны в миллионы кубометров воды. Его разнузданности, бесчинству, бесстыдству не было ни границ, ни острастки.

– Все в мире подвластно мне,- насвистывал он везде, несясь по неистовому пути. – Все существует для меня, в моих ощущениях. Все плод моих ощущений. Ибо то, что вне меня, то не для меня и потому теряет значение. Это ясно, как Божий день. И это также ясно, как дважды два – четыре. Вопрос, к счастью, в том, кто властвует в данный момент в данном пространстве, как однажды сказал Шалтай-Болтай.