Рассказы - [9]

По тону и по манере говорившего видно было, что он не лжет, и рассказ его произвел большое впечатление на присутствующих.

— А где теперь ваш брат, вы знаете? — спросил судья.

— Нет, не знаю. Я его и в глаза не видал после того, как захлопнул за собой дверь.

— Это и я могу засвидетельствовать, — сказал констебль. — Потому что тут уж мы стали им поперек дороги.

— А где ваш брат мог бы скрыться? Чем он занимается?

— Он часовщик, сэр.

— А сказал, что колесник. Ишь мошенник! — вставил констебль.

— В часах-то ведь тоже есть колесики, — заметил Феннел, — он, видно, про них думал. Мне и то показалось, что руки у него больно белы для колесника.

— Во всяком случае, я не вижу оснований задерживать этого беднягу, сказал судья. — Совершенно ясно, что нам нужен не он.

И третьего незнакомца тотчас же отпустили; но он не стал от этого веселей, ибо не во власти судьи или констебля было рассеять терзавшую его тревогу, так как она касалась не его самого, а другого человека, чья жизнь была ему дороже, чем его собственная. Когда брат осужденного ушел наконец своей дорогой, выяснилось, что время уж очень позднее; продолжать поиски ночью казалось бессмысленным, и решено было отложить их до утра.

Наутро подняли на ноги всю округу, и поиски возобновились еще с большим рвением, по крайней мере по внешности. Но все находили кару слишком жестокой и не соответствующей поступку, и многие из местных жителей втайне сочувствовали беглецу. Кроме того, изумительное самообладание и смелость, выказанные им при таких необычайных обстоятельствах на вечеринке у пастуха, когда он чокался и бражничал с самим палачом, вызывали всеобщее восхищение. Поэтому позволительно думать, что те, кто с таким очевидным старанием обыскивали леса, поля и тропы, проявляли гораздо меньше усердия, когда доходило до осмотра их собственных хлевов и сеновалов. Поговаривали, что порой кое-кому случалось видеть таинственную фигуру где-нибудь на заброшенной тропе, подальше от больших дорог; но когда направляли поиски в заподозренную местность, там уж никого не находили. День шел за днем и неделя за неделей, а вестей о беглеце все не было.

Короче говоря, незнакомца с низким голосом, который сидел в уголку возле камина на вечеринке у пастуха, так и не поймали. Кто говорил, что он уехал за море, а кто — что он и не думал уезжать, а скрылся в дебрях многолюдного города. Как бы то ни было, господину в пепельно-сером костюме не пришлось выполнить в кэстербриджской тюрьме ту работу, ради которой он приехал; да и нигде в другом месте ему не довелось повстречаться на деловой почве с веселым собутыльником, с которым он так приятно провел часок в одиноком доме на склоне холма.

Давно уж заросли зеленой травой могилы пастуха Феннела и его бережливой супруги; и гости, пировавшие на крестинах, почти все уже последовали за своими гостеприимными хозяевами; а малютка, в чью честь они тогда собрались, успела стать матерью семейства и женщиной преклонных лет. Но история о том, как однажды вечером три незнакомца один за другим пришли в дом пастуха и обо всем, что при этом случилось, до сих пор хорошо памятна всем жителям нагорья, на котором расположен Верхний Краустэйрс.

1883

Сухая рука >Перевод М. Абкиной

I Покинутая

На молочной ферме было восемьдесят коров, и все доильщики, постоянные и временные, работали сейчас на скотном дворе. Хотя было еще только начало апреля, коровы перешли уже целиком на подножный корм в заливных лугах и доились очень обильно.

Время близилось к шести часам, и почти все эти крупные, нескладные рыжие животные были уже выдоены; теперь женщинам можно было и поболтать немного.

— Говорят, завтра он наконец привезет домой свою молодую жену. Они сегодня уже в Энглбери.

Голос как будто выходил из брюха неподвижно стоявшей коровы с кличкой «Вишенка», но говорила это доильщица, чье лицо было скрыто за широким коровьим боком.

— А кто-нибудь уже видел ее? — спросила другая.

— Нет. Но, говорят, она премиленькая девчонка, смазливая и румяная. Доильщица повернула голову так, чтобы коровий хвост не мешал ей видеть дальний угол скотного двора, где несколько в стороне от других доила худая, уже поблекшая женщина лет тридцати.

— Она намного моложе его, — подхватила вторая, бросив пытливый взгляд в том же направлении.

— А как по-твоему, сколько ему лет?

— Да лет тридцать будет, я думаю.

— Как бы не так! Почитай, все сорок, — вмешался работавший поблизости пожилой скотник в длинном белом фартуке, широком, как халат. В этом фартуке и подвязанной под подбородком широкополой шляпе его можно было принять за женщину. — Хорошо помню, он родился, когда наша большая плотина еще только строилась. Я тогда парнишкой был, и мне за работу платили меньше, чем взрослым.

Разгорелся спор, и журчание струй молока стало уже то и дело прерываться, но тут из-под брюха соседней коровы кто-то громко и властно прокричал:

— Эй, вы там, чего расшумелись? Что нам за дело до того, сколько лет фермеру Лоджу и какая у него жена! Сколько бы лет ни было ему или ей, а я должен платить ему аренду — девять фунтов в год за каждую корову! Живее работайте, не то до темноты не управимся. Вишь, небо уже красное, вечер на носу!