Рассказы - [4]

Когда?

Сегодня. На заре.

Он смотрел в землю. Вокруг валялись разбросанные инструменты, черенок лопаты, грабли, несколько банок с бобовыми консервами, щепки; теперь все это было уже мое.

Что теперь делать будешь? В деревню вернешься?

Надо похоронить его.

А потом?

Здесь останусь.

Один будешь жить?

Я пожал плечами: само собой.

Он подошел к отцу, присел рядом, смахнул с его лица лист лопуха. Долго смотрел в мертвенно-белые глазницы; отец лежал очень бледный, на ресницах его поблескивала роса, по лбу ползали мелкие рыжие муравьи. Человек закрыл отцу глаза; губы его шевелились, шепча что-то. Я протянул ему лопух.

Положите обратно, пожалуйста. Он так хотел.

Человек выпрямился, вытер о штаны волосатые руки - сначала ладони, потом тыльные стороны. На штанах остались влажные полосы. Теперь он изучал мое лицо. Набрал воздуха в грудь, медленно выпустил. Голос у него был глубокий, привыкший к доброте.

Только вот что: норма останется прежней.

Не беспокойтесь, я знаю.

Он потряс головой. Странно было, что он так удивлен.

И что, совсем ничего не изменится?

Все останется, как было.

Человек двинулся прочь. Он опять был в тени, когда я крикнул вдогонку.

Вы кто?

Младший брат Копфа, ответил он, но лица его я уже не видел.

Консервов бобовых больше не надо, крикнул я снова.

Человек кивнул, постоял несколько секунд на опушке - и исчез в лесу. Я знал, теперь отца можно хоронить. Солнце поднималось все выше, дымка над лесом растаяла. День опять будет жаркий. Очень жаркий. Сейчас я копаю яму. Земля тут каменистая, дело движется медленно.

Первая сказка

Тебе четырнадцать, прошептала мать, четырнадцать. Так и скажи, если спросят.

Мальчик не отвечал; он зажмурил глаза и старался не думать о той девчонке. Автобус на неожиданном крутом повороте резко затормозил и затем с трудом набрал прежнюю скорость. Шофер выругался. Они только что пересекли границу; на севере громоздились могучие горные кручи, недалеко от дороги проплыли руины какой-то крепости, за нею мелькнул взорванный виадук; наконец за грязным стеклом потянулся лес - бескрайние угрюмые ельники, полумрак, тишина, нервный трепет в листве, нигде ни живой души.

Четырнадцать, понял, сказала мать.

Мальчишка опять не ответил. Перед ними сидел вонючий, в засаленной шляпе мужик. Он как раз обернулся, открыв в широкой ухмылке все свои желтые, с чернотой зубы. По лицу его ползали мухи, он иногда прогонял их, взмахивая рукой, - и все ухмылялся, ухмылялся, будто ему за это платили. Мальчик вытащил свой складной ножик, раскрыл его и сверкающим лезвием стал пускать зайчиков. Девчонка сидела через проход; она ехала одна, волосы у нее были светлые, золотые, как солнечный свет. Она бросила взгляд на ножик, потом на мужика в шляпе; но лицо ее было неподвижным, словно она старалась сохранить какую-то тайну. Впереди разместились семьи мешочников, там кто-то громко храпел. Вокруг сплошь были чужие, незнакомые, пахнущие потом люди. Заплакал младенец, потом замолчал внезапно. Кто-то напевал, повторяя все время одну и ту же мелодию. Выбравшись из леса, автобус снова замедлил ход и теперь держал скорость не больше пятидесяти километров. Все время, пока они ехали, мальчик представлял, как он совокупляется с белокурой девчонкой. Вот только мужик в шляпе то и дело оборачивался назад. Он глазел на огромные груди женщины, причмокивал, хлопал себя по лицу, отгоняя мух, и ухмылялся. Как-то у лестницы, ведущей в подвал, мальчику довелось подслушать соседей. Они рассказывали друг другу, какие у его матери тяжелые и большие груди: она даже, слышь-ка, два лифчика носит, а тот, который внизу, еще укреплен блестящей проволокой. Той ночью мальчик встал, подобрался к материной постели и посмотрел, какой у нее лифчик.

Девчонка вдруг приподнялась и, вытянув шею, напряженно воззрилась куда-то вперед. Потом натянуто улыбнулась, покосившись на мальчика: видно, ничего не увидела. Окна в заржавленных металлических рамах густо запотели от тяжелого воздуха, пропитанного кислым запахом пота, а ветровое стекло было слишком далеко отсюда. Женщина снова толкнула мальчика в бок.

Четырнадцать, не забудь!

Автобус пополз совсем медленно и вскоре, скрипнув тормозами, остановился. Стало тихо-тихо, словно после какой-то чудовищной лжи. Потом люди, все сразу, заерзали, завздыхали, зашептались, но это продолжалось лишь несколько мгновений. Мальчик быстрым движением защелкнул ножик и сунул его в карман. Он чувствовал, как мать придвигается ближе к нему. Девчонка нервно засмеялась и тряхнула тоненькой белокурой косичкой. А мужик, что сидел перед ними, сполз так низко, что почти ушел в драное сиденье; теперь они видели только засаленный верх его шляпы.

В автобус вошли трое парней в рабочих блузах. Мальчик про них уже слышал. Он знал, багаж их не интересует, они лишь смотрят тебе в лицо, наклоняясь так близко, что дыхание их почти обжигает, и ждут, пока у тебя дрогнут веки, пока ты закроешь глаза и даже в мыслях перестанешь сопротивляться. Только тогда можно надеяться на пощаду. Тут все точно, все рассчитано, как в аптеке. Это был новый метод, и ввели его, видно, они, молодые; старики, те были сосредоточены на узлах, на перевязанных шпагатом чемоданах, во время досмотра громко ругались, а то и кулаки в ход пускали. Парни же не говорили ни слова и никого пальцем не трогали. Дальше всех в автобус прошел высокий бородатый блондин. Напряженно расставив локти, он улыбался и хищно принюхивался, медленно поворачивая голову то туда, то сюда. Потом замер с широко раскрытыми глазами - и вдруг, быстро нагнувшись к девчонке с белокурой косой, что сидела, неестественно выпрямив спину, схватил ее и поднял, словно тряпичную куклу. Девчонка, словно уже отдав Богу душу, покорно повисла у него в руках. Руки у нее безвольно болтались, голова склонилась набок, глаза закрылись. Двое других, подняв головы, закивали, ухмыляясь. Блондин потащил девчонку к двери; проходя мимо флегматично покуривающего шофера, он лишь кивнул ему: дескать, можно ехать. Мальчик слышал, как сидевший перед ними мужик не переставая икал от страха.