Рассказы бабушки - [46]

В этот же год, кажется, приехали в наше соседство еще новые соседки в сельцо Хорошилово. Чье было оно прежде — что-то не припомню, а тут его купила, слышу, какая-то Неелова. В ту сторону, за Хорошилово, мне редко приходилось ездить. Там жили только Ртищевы, две немолодые девушки: Вера Михайловна и Татьяна Михайловна в сельце Михалкине, а за ними, влево, Лужины в сельце Григорове, а вправо, в Данилихе — сперва Болтин, а потом его дочь, Варвара Александровна Баранова, хорошая моя приятельница.

Слышу, что новая соседка в Хорошилове, а ни к кому не едет; думаю: «Стало, не желает знакомиться; она новая приезжая, так ей и следует приехать первой, не мне же ехать к ней».

Раз как-то в воскресенье, после обедни, подходит ко мне, при выходе из церкви, какая-то деревенская женщина, кланяется.

— Откуда, милая?

— Из Хорошилова, сударыня… У меня дело до вашей милости.

— Что такое?

— Да вот, матушка, новые господа приехали и им желательно было бы с вами познакомиться, наказывали вам поклон передать…

— Кланяйся и от меня, скажи, что и я рада буду познакомиться. Милости просим в гости, ежели угодно.

Очень странным показалось мне такое знакомство: как это посылать поклон чрез деревенскую бабу?

На другой ли, на третий ли день приезжает ко мне хорошиловская барыня, докладывают:

— Елизавета Сергеевна Неелова со своею сестрицей Верою Сергеевною Бутурлиной. Велела принять.

Входят две барыни: одна высокого роста, полная, лет сорока пяти или более, лицом недурна и рекомендует себя:

— Я Неелова, а вот это моя сестра Бутурлина… Та среднего роста, худенькая, тоже недурна собою, лет тридцати на вид, и обе очень как-то странно одеты, по-иногородному, а не по-нашему.

Эти Бутурлины нижегородские, как они мне сказывали, ардатовские. Их было пять сестер: Александра Сергеевна за Мирошевским, Анна Сергеевна за Жуковым Василием Михайловичем, [* Был в свое время довольно известным писателем 7 и другом кн. Ив. Мих. Долгорукова, который часто его посещал. Однажды они вечер сидели вместе и расстались оба здоровые и веселые. Наутро князю докладывают, что приходил человек от Жуковой сказать, что Василий Михайлович вчера скончался. Это очень поразило Долгорукова. В сборнике его стихотворений «Бытие моего сердца» есть стихотворение на смерть Жукова.8] Марья Сергеевна за Иваном Петровичем Кислинским, Елизавета Сергеевна за Нееловым, Вера Сергеевна девица, и был у них еще брат Николай Сергеевич, не помню, на ком женатый, и у него остались дети.

В первое время мы не очень сошлись в знакомстве и виделись редко, но впоследствии очень подружились, и до конца их жизни обе сестры были к нам сердечно расположены, и мы все также очень их любили.

В первый раз, что я поехала в Хорошилово отдавать визит, было довольно свежо. Подъезжаю к дому, вижу, идет ко мне навстречу какой-то мужчина в шинели и в ночном колпаке. Думаю: не брат ли это Бутурлин?

Каково же было мое удивление, когда, подошедши ближе, говорит мне этот мужчина: «Здравствуйте, Елизавета Петровна..» Оказывается, что это сама Неелова!

— Откуда это вы так? — вырвалось у меня.

— Я была на стройке, хожу всегда в шинели, которая осталась после покойника: нужно же донашивать.

Конечно, на первых порах я ничего ей не сказала: что же оговаривать незнакомых людей, Бог весть, как еще это покажется? Очень я подивилась, однако, такому одеянию; но впоследствии, когда мы покороче стали знакомы, я при случае как-то раз сказала Елизавете Сергеевне:

— Ну, матушка, удивила же ты меня, как я в первый раз к тебе приехала. .

— А чем же? — спрашивает она меня.

— Как это тебе в голову только пришло ходить в плаще и колпаке?

— Э, что за беда? Не бросать же, коли есть…

— Воля твоя, моя милая, а по-моему, кажется, этого бы не следовало делать: у нас это здесь не принято.

Дом в Хорошилове был тогда старый и ветхий, в котором Неелова жила еще сколько-то лет, а потом она выстроила новый дом по образцу нашего пречистенского, строенного после французов.

Наш дом у Неопалимой Купины, старый уже и при моем замужестве, год от году становился все хуже и плоше. Во время нашего житья в тамбовской деревне он еще пообветшал, и хотя его почистили и кое-что в нем поновили, однако он был все-таки не пригоден, а главное — холодноват зимою, и так как покои были высоки и печей много, то разорял нас дровами.

Я все твердила мужу:

— Продадим его, пока еще он не рухнулся, и купим лучше где-нибудь другой, не в такой глуши, или купим место и выстроим себе по мысли.

— Хорошо, матушка; прибью ярлык, что продается, — обыкновенно отвечал мне Дмитрий Александрович.

Но это «хорошо» я слушала не один год, а все ярлыка не прибивают у ворот. Наконец провалился в одной комнате накат и девичье крыльцо чуть не рассыпалось.

Я этим воспользовалась, стала опять приступать:

— Да что же, Дмитрий Александрович, когда же ты решишься дом продать? Теперь еще кто купит его, перестроить может, а то будут просто дрова, и я, право, боюсь за детей, того и гляди, что, прыгая, под полом очутятся или потолок их прикроет…

На этот раз слово мое подействовало: ярлык прибили у ворот, и начали приходить покупатели. Цену мы назначили умеренную — восемь тысяч. Много ходило смотреть дом, и некоторые, как видно, и не прочь бы были купить, да недовольны были, что велик за домом пустырь: «Много придется поземельных платить».