— Ты с кем же садовничал?
— А Иван Афанасьевич-то! Он главный садовник. Иван Афанасьевич меня всему учил: как что посадить да полить; как уходить… А как Иван Афанасьевич расчелся, так уж я один. Ах, барин! приедешь, ты уж сходи посмотреть: капуста у меня какая веселая, ах, какая капуста!
— А дичь у вас есть? вальдшнепы, утки, что ли?..
— А за капустой-то, в балочке. Там самая утка, барин. А тебе зачем?
— Охотиться буду, стрелять.
— Это утку-то стрелять?
— А то кого же? тебя, что ли?
Алексей опять съежился и ушел головой в плечи.
— Какая же у нас утка? — торопливо заговорил он. — Ежели стрелять, то совсем нечего. Нет уток.
— Как нет? — удивился Петр Егорович. — Сейчас говорил, что есть?
— Нет, нету! — сухо и решительно сказал Алексей и отвернулся к лошадям.
«Совсем блаженный! — опять подумал про него Петр Егорович, — не понравилось, что я охотиться собираюсь».
Вдруг под самые ноги лошадей упал яркий красный свет, по жнивью скользнули уродливые тени коней и тарантаса, и у самого края дороги, справа, показался костер. Пристяжная насторожилась, запрядала ушами, прижимаясь к кореннику, а мимо Петра Егоровича мелькнули очертания двух телег, сдвинутых вместе, задумчивая морда лошади и перед самым костром, среди сидящих темных силуэтов, маленькая фигурка девочки в красном платке.
Девочка повернулась и глядела на экипаж.
— Ах, бедные! ах, несчастные! — громко сказал Петр Егорович, — В такой-то холод!
Алексей беспокойно завозился на козлах,-
— Намедни у Пахома помер парнишка-то, — торопливо сообщил он.
— У какого Пахома? — спросил Петр Егорович.
— Разве не знаешь Пахома? Ведь у него два мальчонка-то; махонький вот и помер. Тоже в поле так-то… У барыни нашей лечили, да нет! помер. — Алексей громко вздохнул и покачал головой. Вдруг он встрепенулся.
— Барин! а как по-вашему, по-ученому: детская душа с земли прямо к богу?
Он повернулся и глянул в лицо Петра Егоровича, ожидая ответа. Петр Егорович крякнул.
— А не знаю, брат, — равнодушно ответил он.
— Я полагаю, что прямо, — с жестом правой руки горячо заговорил Алексей. — Потому как душа детская невинная, она безгрешная…
— А ты женат? — спросил барин,
— Я-то? — удивился Алексей. — Нет. У меня никого нет. Один я. Чисто. Совсем один.
— Дорогу-то разглядывай! — прервал его Петр Егорович.
Алексей вздрогнул и притих.
— А лекарства с тобой нету, барин? — немного погодя робко спросил он.
— Какого лекарства? — удивился Петр Егорович.
— Да вот грудь у меня все ломит; грудь и спину… Чахотка, что ли, доктора называют?
— А-а! — протянул Петр Егорович.
— Ничего мне легче нет, а целую бутыль я на себя извел: все терся, все терся… Болит!
— Лекарств у меня нет, я не врач, — сказал Петр Егорович.
— Вот ведь горе-то! — сокрушенно вздохнул Алексей. — Кто без меня за садом уходит? Теперь сколько дела! Мне все Иван Афанасьевич показал, всему научил: «Молодые деревца, говорит, окутай, обвяжи…» Ах, барин, уж и сад: цветочков мы из ящиков по весне высадили, так еще теперь цветут. Астрой называется цветок. Красив! Ты, барин, посмотри у нас астру. Опять еще капусту не рубили. Веселая капуста! Только бы мне здоровья! а здоровья не будет, кто за садом?..
Петр Егорович уже не слушал, он дремал, увернувшись в шубу. Сквозь легкую дрему ему все еще мерещилась степь, костры…
И эти костры стягивались кругом него, подбираясь все ближе и ближе, окружая его все теснее со всех сторон. Ему становилось жарко и душно от дыма и пламени. И вдруг впереди него метнулась громадная фигура Алексея и взмахнула руками.
— Братцы, к богу, к богу! — восторженно вскрикнул он, закидывая голову с искаженным от мученической радости лицом.
— К богу!
Он ринулся в костер, прямо в пламя, а в степи прошел гул, словно стон, побежали тени маленьких темных людей, и эти люди тоже стали бросаться в костры и кричать: «к богу»!
Петра Егоровича что-то сильно ударило в голову. Он проснулся и выпрямился, освобождая лицо из воротника шубы. Кругом было темно, но когда Петр Егорович огляделся, он увидал, что они стоят внизу, в балке, у поворота на мост, а на мосту кричат и суетятся люди. Алексея на козлах не было.
— Что такое? Что случилось? — крикнул Петр Егорович.
— Держал бы вправо… вправо! — кричал чей-то голос.
— Говорят ему, лешему!..
— На мост лезет… В объезд бы… — доносились до Петра Егоровича отдельные возгласы.
— Что такое? Алексей! — крикнул он, привставая.
Алексей подбежал и опять по-обезьяньи полез на козла.
— Куда ты, дурак, пропадал? Что случилось?
— Да мужики… мужики, вишь, на мосту завязли. Лошадям было ноги поломали. Разве же этот мост для езды? — возбужденно пояснил Алексей.
Петр Егорович разоспался и был не в духе.
— Чего это их?.. целый обоз?
— Обоз. С работы ушли, от Андреева.
— Куда едут-то?
— Да так… Нанимаются. Прослышали, что на Вилков хутор рабочих берут, вот и поехали. Ох, барин, держись!
Тарантас охнул, погрузился по подножку в жидкую грязь и понесся, подскакивая, вверх по крутому откосу балки.
«Без дороги жарит, дурак!» — подумал Петр Егорович, распахиваясь и хватаясь за что попало, чтобы удержаться на месте. Мельком он увидал обоз; несколько телег в одиночку и парой, медленно ползли вдоль темной балки, и среди скрипа колес слышались голоса и пискливый крик ребенка.
