Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок - [2]

Постояв около часа на выезде из города, он сел на колхозную арбу. Арбакеш Саидмурад, сверстник старшего сына, проворно соскочил со своего места, по-сыновьи обнял и искренне, со слезами на глазах, погоревал о гибели приятеля.

Высокая двухколесная арба была гружена свежим навозом. Саидмурад возил его в специальном деревянном ящике из городского караван-сарая для колхозной бахчи. Бедняга: мало того что был дважды ранен — пулей и минным осколком, его еще и контузило, и он заикался. Если говорил по своей воле, то речь звучала относительно гладко. Но когда отвечал на вопрос или почему-либо начинал волноваться, язык у него заплетался, половина слова застревала во рту, и тогда он удрученно качал головой, размахивал руками, порой сердито топал ногой, словно это могло заставить работать непослушный язык.

Та зима была на севере Таджикистана самой суровой из всех зим, которые помнились. Снег сыпал на снег, лежал на полях по колено. Ночами вода промерзала чуть ли не на пядь, и днем солнце хоть и проглядывало из-за облаков на часик-другой, теплей не становилось.

Тощая лошадь, давно уже позабывшая вкус зерна, с трудом тащилась по скользкой дороге.

— П-подковы у нее н-новые. Даст б-бог, за час д-д-доедем, — утешал Саидмурад.

Но без происшествия не обошлось. Ниже мельницы, во-он там, у начала тополиной аллеи, дорогу заливала вода. Речушка вдоль дороги по ночам замерзала, на другой день вода текла по слою льда. Но в следующую ночь опять замерзала, а днем снова поднималась на полметра и текла по новому слою льда, так называемому наслугу. Уровень ее сравнялся с улицей, значительная часть которой тоже покрылась льдом.

Лошадь упала посреди этого замерзшего искусственного озера. Саидмурад слез с арбы. Лед под его сапогами затрещал. Абдувахиду-ака тоже пришлось сойти. Он хотел передвинуться к краю, туда, где лед был потолще, но деревяшка его — протез — острым концом продавила лед, и он вымок до пояса.

Вдали пересекал хлопковое поле один-единственный прохожий; он тащился за осликом. Лошадь, которую выпрягли, дрожала мелкой дрожью и смотрела так, словно умоляла сжалиться и помочь.

В то время эти серебристые тополя были совсем молодыми деревцами. Их голые тонкие веточки переплетались на студеном ветру, скрипели, будто стонали, жалуясь на нестерпимый, адский мороз.

Абдувахид-ака высушил одежду в доме Саидмурада, и они вместе направились в сад. Саидмурад усадил его на лошадь, а сам шагал рядом. Сидеть на вьючном седле без стремян было весьма неудобно, но все лучше, чем ковылять пешком.

Арба с полупросыпавшимся навозом осталась там же, посреди улицы. Хороший парень этот Саидмурад, человечный. Когда учился в школе, ребята зря обижали его. У мальчишек, дело известное, свои законы. Вмешательство взрослых тут не всегда помогает. Не было пацана более славного, мягче по нраву, добродушнее, чем он, но приятели его именно потому, — будто было виной иль позором, — и смеялись над ним, притесняли. Дразнили даже именем отца, которого звали Тешабой, горланили сорванцы что-то вроде:

Тешабой бороды не имеет.

Стена мечети кирпичей не имеет…

Саидмурад, выводимый обидчиками из себя, хватал все, что попадется под руку, — камень там или ком высохшей глины, палку — и гонялся за ними.

Старший сын Абдувахида-ака доводил его крепче всех. Но сегодня утром, когда встретились на выезде из города, Саидмурад пролил по нему слезы. Как видно, с годами нити, которые жизнь тянет из сердца в сердце, меняются качеством.

Сойдя с лошади, Абдувахид-ака с ключами в руках приблизился к калитке. Но замка не оказалось, кольца были скреплены куском ржавой проволоки. Едва переступив порог, он тут же заглянул под айван. Да, так он и думал. От заготовленных стропил и балок не осталось и следа. Уцелела лишь одна матица, которую мастер успел как следует обтесать и украсить посредине, в том месте, где насаживают на столб, и по обе стороны от него зубчатым орнаментом. Унесли бессовестные даже крепкий шестигранный столб.

Не начнись война, Абдувахид-ака построил бы еще один дом с красивым айваном: осенью его старший сын должен был жениться.

За три минувших года войны он свыкся с утратами и страданиями, которые свалились на него, как и на всех людей. Тысячи домов превратились в пепелища, множество городов и сел лежали в руинах. А сколько погибло молодых красивых джигитов, у которых, как говорится, из ста бутонов еще ни один не распустился!.. Повидав все это, невольно становишься выносливей.

Но все равно, если у вас унесут, взломав замок, балки, разве вам не будет обидно? Да еще когда вы были на фронте, защищали этих же людей?.. Когда, трижды вырвавшись у смерти, вернулись домой без ноги, калекой?.. Наконец, когда ваш родной сын пожертвовал своей молодой жизнью и об этом наверняка знают все соседи?!

Мерзавцы оставили одну только матицу. Нет девяти балок для перекрытия комнаты, семи — для айвана. Разве это люди?

Абдувахид-ака вышел из сада.

— И это человечность? — произнес он на этот раз вслух, громко и гневно, но тут же спохватился и посмотрел по сторонам.

«Подлость, свинство!» — ругнулся он в душе.

Саидмурад уже взял у соседей деревянную лопату, взобрался на крышу и сгребал с нее снег. Вскоре подошла соседка — вдова, оставшаяся с тремя малыми детьми. Она поздоровалась и тут же всхлипнула. Потом заголосила.