Рассказы - [2]

— Поручаем! — дружно завопили дети.

Я весь съежился, боясь, как бы соседи не рассердились, услышав этот крик.

— Итак, — сказал благородного вида господин, — я буду председательствовать. На повестке дня вопрос, является ли эта квартира нашей или нет, прошу высказываться.

— Конечно наша, — сказал, пожимая плечами, старший сын, здоровенный детина весом, наверняка, килограммов за семьдесят.

— Само собой, тут и спорить нечего, — раздраженно сказал второй сын, с такой же бандитской физиономией, как и старший.

— Согласны! — в один голос закричали остальные, за исключением спящей старухи и младенца.

— Ну, видишь теперь? — сказал, обращаясь ко мне, благородного вида господин.

Я разозлился:

— Что вы здесь творите? Вздор какой-то!

Благородного вида господин обиделся:

— Вздор? Ты называешь вздором волю большинства, являющуюся важнейшим принципом демократии? — Потом бросил брезгливо: — Фашист!

— Наплевать мне на все это, — парировал я с неменьшей решительностью. — Что бы вы ни говорили, эта комната моя, вы не имеете к ней никакого отношения, и я прошу вас убраться отсюда. Уходите побыстрей. Из-за таких безумцев, как вы, я пережил ужасные минуты!

— Фашист, — мрачно повторил благородного вида господин. — Все складывается не в твою пользу, вот ты и пытаешься, растоптав волю большинства, прибегнуть к насилию. Выгоняя среди ночи на улицу эту старушку, этих бедных детишек, ты ведешь себя просто по-дьявольски. Средство, к которому мы должны прибегнуть во имя защиты нашей свободы…

— Вооружить лагерь гуманизма, — продолжил его мысль старший сын.

— С насилием нужно бороться силой справедливости, — заявил вслед за ним второй сын.

В мгновение ока меня окружили благородного вида господин, старший и второй сын.

— У меня пятый дан по дзюдо, я был тренером в школе полицейских, — сказал благородного вида господин.

— В университете я занимался реслингом, — добавил старший сын.

— А я был боксером, — сказал второй сын.

Старший и средний сын взяли меня с двух сторон за руки, а благородного вида господин своим огромным кулаком нанес мне удар под ложечку. Брюки сползли вниз, и в таком неприглядном виде я потерял сознание.

2

Когда я пришел в себя, было уже утро.

Меня засунули под стол, сложив чуть ли не пополам.

Никто из вторгшихся еще не проснулся. В комнате было расстелено все, что им удалось найти: тюфяк, одеяло, одежда. Свернувшись на них, они храпели. В окно сквозь листву деревьев лилось утреннее солнце, с улицы доносился рожок торговца соевым творогом, и на фоне этих ощущений реальной жизни наглое существование вторгшихся стало выглядеть еще более реальным и ужасным.

Посредине, сняв пиджак, укрывшись им и подложив руки под голову, храпел благородного вида господин. Слева от него, с методичностью маятника двигая вправо и влево своим торчащим подбородком, спала старуха, оккупировавшая мою постель. Рядом с ней раскинула в стороны руки и ноги женщина, причем одна ее рука и нога лежали на постели старухи. При свете дня надетое на ней свободное платье выглядело очень странно. Оно было похоже на театральное одеяние, в котором выступают актеры, играющие в опере иностранцев (какими они видятся народу любой страны). На зеленом платье с множеством складок беспорядочно болтались абрикосового цвета лоскуты, выглядевшие чешуйками плохо вычищенной рыбы. Подол был сильно задран, — казалось, она сделала это специально, что меня раздражало, поскольку ставило в неловкое положение. Справа от благородного вида господина, уткнувшись головами в его живот, храпели, повернувшись друг к другу лицом, средний и старший сыновья. Стоило одному всхрапнуть, как у другого колыхались волосы. В ногах благородного вида господина, свернувшись калачиком и обняв младенца, спала девушка лет семнадцати с собранными в пучок волосами. Лицо ее казалось привлекательным. У самого стола, под который меня затолкали, в невообразимых позах, словно бодаясь, ничком лежали мальчик и девочка. Мальчику, видимо, снилось, что он бежит — время от времени ноги его подрагивали, точно от электрического разряда, а девочка что-то непрерывно бормотала — она производила очень неприятное впечатление.

Окинув взглядом комнату, я подумал про себя: «Нет, это не сон» — и в мрачном настроении стал выбираться из-под стола; суставы трещали, будто кто-то ломал бамбук. Услыхав этот треск, женщина лягнула старуху, та сразу же повернулась на другой бок, но, к счастью, никто не проснулся.

Я, как и прежде, поддерживая руками сползающие брюки, понуро стоял, лишенный собственного достоинства, ни к чему не пригодный, как палочка для еды, не имеющая пары, но вдруг меня пронзила мысль: «Эта квартира моя». Я возмутился: эти подонки хотят заставить меня плясать под их дудку. Начну с того, что растолкаю их и вышвырну вон, — что в этом противоестественного? Но как только я вспомнил насилие, учиненное ими вчера надо мной, меня охватил страх. Все нужно решать законным путем. Разве может кто-нибудь молчаливо позволить подобную несправедливость, более того, действия, лишенные здравого смысла? Для таких случаев существует общественный договор.

Я начал тихонько готовиться к тому, чтобы выйти из дому. Когда я снял висевший на стене пиджак, под ним оказался ремень, который я никак не мог найти. Надев пиджак, я решил проверить карманы и сразу же обнаружил, что исчез бумажник. Кроме него исчезли и зажигалка, и трубка, и табак. Проездной билет оказался на месте, но приколотые к нему талоны на еду и фотография S.-ко (моей возлюбленной) исчезли. Нетронутыми остались лишь сломанный карандаш и записная книжка.