Рассказы-2 - [30]

— Вы завидуете лам?! Вы?! Незнакомка улыбнулась.

— Поймите — качества, что восхищают вас во мне, для нашей расы вполне заурядны. Просто они редко встречаются у людей.

— А в каких отношениях вы с человечеством? — медленно произнес Муленберг.

— В симбиотических, разумеется.

— Вот как? Вы живете с нами, а мы с вами как разлагающие целлюлозу бактерии в термите? Как мотылек юкка, который питается только нектаром кактуса юкка, а кактус в свою очередь опыляется только при помощи этого мотылька?

— Да, кивнула незнакомка, — чистейший симбиоз. Но объяснить его суть не так-то просто. Мы питаемся тем, что отличает людей от животных…

— А взамен…

— Мы развиваем это свойство в людях.

— Ничего не понимаю, — призналась Баджи.

— Вспомните предания. В них мы упоминаемся довольно часто. Кем были бесполые ангелы? Кто этот пухленький купидон на открытках к дню святого Валентина? И откуда берется вдохновение? Кому известны три очередных такта новой симфонии, и кто напевает их, проходя под окнами композитора? Наконец для вас это главный вопрос — кто, как не мы, знает толк в том аспекте любви между мужчиной и женщиной, который не связан с сексом? Ведь иных, не платонических чувств нам испытать вообще не дано. Перечитайте свою историю, и вы поймете, какое место в ней занимаем мы. Взамен мы пользуемся вашими достижениями — мостами, самолетами, а с недавних пор — и космическими кораблями. Есть и другое, что нам по сердцу; стихи и песни, а в последнее время — ощущение единства, постепенно охватывающее человечество. Пока оно воплотилось в идее ООП, а когда-нибудь придет черед и межгалактического союза человеческих рас. Тогда на нашей улице наступит истинный праздник.

— Можешь ли ты охарактеризовать получаемое от нас — то, что по-твоему и отличает людей от зверей?

— Точно не могу. Назовем это способностью творить. Если она приносит вам радость, тогда насыщаемся и мы. А наибольшую радость человек испытывает, когда созданное им нравится другим.

— Почему вы скрываетесь? — вдруг заинтересовалась Баджи. — Зачем? — она даже руки заломила. — Вы же так прекрасны!

— Иначе нельзя, — ласково ответила незнакомка. — Ведь вы по-прежнему уничтожаете то, что считается… отклонением от нормы. Муленберг взглянул в открытое симпатичное лицо незнакомки, и ему стало так тошно, что он едва не разрыдался.

— Разве вы никогда не убиваете? — спросил он, повесив голову: его слова прозвучали как бы в защиту заложенной в некоторых людях тяги к убийству. Впрочем, почему «как бы»? Так оно и было.

— Да, — ответила незнакомка очень тихо, — убиваем.

— Разве вы умеете ненавидеть?

— Это нельзя назвать ненавистью. Та в первую очередь подразумевает отвращение к самому себе. Есть другое чувство. Назовем его праведным гневом. Только оно может толкнуть нас на убийство.

— Не могу представить себе подобную ситуацию.

— Который час?

— Почти без двадцати девять.

Незнакомка поднялась из-за столика и выглянула в окно. Уже стемнело, иод фонарями колобродили группки молодых людей.

— Сегодня я встречаюсь еще с тремя представителями вашей расы. Это убийцы.

Внезапно двое из стоявших под ближайшим фонарем подростков заспорили. Из окружавшей их толпы раздались несколько протестующих окриков, но потом она умолкла и расступилась, образовав кольцо. Внутри него, кроме двух споривших, оказался еще один — меньше ростом, грузнее и гораздо беднее одетый, чем прилизанные спорщики: рукав его суконной куртки был разорван почти до локтя.

События развивались стремительно. Один из забияк ударил другого по зубам. Тот отшатнулся, выплюнул кровь, и его рука молниеносно мотнулась в карман плаща за ножом. В пульсирующем свете неоновой лампы лезвие сверкнуло как золоченый веер. Раздался крик, но быстро захлебнулся, перешел в глухой звериный вой; противники, сцепившись, покатились по мостовой. Полилась кровь, испортила хорошо отутюженные брюки и яркие галстуки.

С другого конца улицы донесся полицейский свисток. И место схватки вдруг стало для толпы полюсом отталкивания. Подростки бросились врассыпную, и сверху картина стала похожа на ту, какая возникнет, если бросить камень в болотную жижу: пойдут круги, но быстро улягутся, и все станет как прежде… На мостовой остались только трое: два бездыханных окровавленных тела лежали у фонарного столба, третий переминался с ноги на ногу, не зная куда податься. Затем послышался звук пары бегущих ног — они принадлежали изрядно запыхавшемуся полисмену, пронзавшему воздух резким свистом.

Молодец в куртке пустился-таки наутек. Полицейский что-то крикнул вдогонку, не выпуская свистка изо рта. Потом грохнули два выстрела. Парень вскинул руки и со всего маху грохнулся ничком, проехался по асфальту лицом и замер, выпростав одну ногу и поджав другую.

* * *

Девушка в толстом свитере и джинсах отвернулась от окна и снова уселась за столик, спокойно заглянула в осунувшиеся лица собеседников и пояснила:

— Эти двое и совершили убийство в парке. — Помолчав, она добавила:

— Вот так убиваем мы.

— Совсем как люди, — устало отозвался Муленберг, вытащил платок и промокнул губы. — Трое наших за двоих ваших.

— Нет, вы ничего не поняли. — В голосе девушки зазвучала жалость. — Мы уничтожили их не за то, что они убили тех двоих. А за то, что они их разделили.