Рассказки конца века - [23]

— Ну видел я его, видел, — правдиво и без энтузиазма признался он. — Ну нормальный он мужик… Лысый, как все эти самые… Что тут рассказывать?

Из прохода поднялся худенький парень.

— Ты не понтуйся, старый, — посоветовал он. — Ты как есть перед пацанами говори. Ты знаешь, кто по натуре пионеры? Это такие пацаны, которые над всеми пацанами пацаны, усек? Скажи хоть, где видал пахана. Колись, не в падлу.

Хлопец потянулся за выкидухой, но не выдержал и упал в проход.

— Да в гробу я вашего Ленина видал, — честно заявил Гегемоныч.

Из под парты выскочил переодетый гебист и огрел бедолагу оглоблей по темечку. Чтоб, значит, не развращал красную молодежь. Мало кого он еще в гробу видел, за всеми не уследишь.

(Говорят, жил человек, у которого на груди была татуировка: изображение отца в гробу с надписью «там я тебя видал». Папа был еще жив. Таким образом сын отомстил ему за плохое обращение в детстве.)

Гегемоныч все отрицал, даже то, что работает на Америку. Дурачина хотел сказать, что видел Ленина один раз, да и то мельком, в Мавзолее. Но слово не воробей — вылетит, хрен поймаешь.

Его приговорили к пожизненному труду, круглый день и без опохмелки. Пару месяцев он помучился, но начальство не смогло терпеть его стон и вовремя назюкало местных. Нарком Эдуард самолично дал разрешение. С гиком и уханьем удальцы забили его камнями. До смерти. И похоронили.

На табличке написали, кто именно здесь зарыт, а рядом каждый чиркнул свое мнение об этом удивительном человеке. Местных телок, девок и комсомолок до сих пор охватывает стыдоба, когда они шастают мимо могилы, глядючи на всю эту срамоту.

P. S. Братки, вы меня извиняйте, если я коряво пишу. У нас в Красных Мормонах все такие, не я один. Был вот только один Гегемоныч, рубаха-коммунар, аж самого Ленина видел. Вот он подлинный Человечище, хоть и гад. Так и того порешили. Мы, дураки, надеялись после его кончины зажить лучше и веселее. Хрен-та! На то мы и живем в Красных Мормонах…

Как стать национальным героем?

Стать национальным героем не так уж трудно.

Иван Ратоборов стал им по двум причинам: во-первых, он никогда не носил с собой часов, во-вторых, он был сумасшедшим. Вот и все. Кроме того, он жил в картонной коробке, промышляя собиранием бутылок, окурков и хлебных корок. Но эти нюансы к его восхождению почти не относятся.

Он мог если не купить часы, то украсть. Так легко ударить бутылкой любого прохожего, а затем снять часы. Подобная авантюра проста, тем более для него: Ратоборов всегда ударял бутылкой, когда нечего было есть (двоих невзначай убил, но это тоже не касается будущего успеха). Однако он никогда не снимал часов. Ему нравилось жить без них. Ему нравилось ходить по улицам от рассвета до полуночи и спрашивать у прохожих «который час?»

Когда просьбу выполняли, Ратоборов говорил «пожалуйста» и шел дальше. Однако через полчаса беспокойство начинало томить: оно росло, закипало и становилось невыносимым. Тогда он тормозил нового прохожего, повторяя вопрос. Если время сообщали, он опять говорил «пожалуйста». А вот если не сообщали, то Ратоборов зверел. Он сразу бил человека ногами в живот, не дожидаясь от него извинений. Когда человек падал, он с победным криком вставал ему ногами на горло. Когда вокруг начинала собираться толпа, Ратоборов стремительно убегал… Так он прожил в безвестности около года.

Но однажды случился весенний день, когда он шел, не чувствуя земли под ногами и солнца над головой. Он гулял, тронутый ясным небом. Ах, думал он. Ох, думал он. Вашу мать, думал он. И еще о многом другом… (Он родился философом, почти Диогеном наших помоек. Он любил думать, лежа на дне коробки, но увы: люди в ответ смеялись и безжалостно травили его ментами.)

Так он шел по талому снегу и не знал, что сегодня дойдет до Истории лучшем смысле этого слова. Ведь разбить голову об асфальт — тоже означает попасть в историю… Но Ратоборова, как мы помним, ждало настоящее.

«Который час?» — привычно спросил он встречного. Тот промолчал. Иван начал злиться. «Который час?» — повторил он уже с угрозой. Встречный сохранял тишину. Встречный был памятником. Но Ивана, конечно, не интересовали такие мелочи. «Который час, сука?» — заорал он и плюнул в лицо молчаливому. Отсутствие ответа возбудило его.

«Тварь, хренопуп, мурлодер», — кричал он, сбивая в кровь кулаки о камень. «Тебе все можно, да, тебе все можно? — орал он. — А я тоже человек». Общение не заладилось. Пустобес! Ебелдос! Хренятник! Наш герой умел выражаться сильно и по-мужски. Шизомет оттурбаненный! Процессор! Дуровей! Ратоборов кричал, Ратоборов бесновался, Ратоборов выражал себя в слове, не ведая, что слово есть логос, а логос есть божество, а божество есть… Хренятник! Получил, да? Выпал в осадок? Утрись, сопельмейстер хренов. Однако пустобес стоял мужественно. Да ты жид эсэсовский! Подонок не реагировал. Да ты у нас комсомольский сыч! Мурлодер стоял каменно, щедро потчуя Ивана своим презрением. Хвостохер, помелюк, морковник, семичлен, параш немытый, гондурасаво отродье…

Сотворив десяток снежков из талого снега, Ратоборов закидал ими противника. Тот даже не матернулся. Тогда Ратоборов решил унизить его всерьез.