Расскажи мне про Данко - [9]

— Наверное, хватит? — спросил Вольку.

Волька подражал столяру Мосейчеву: постукал ногтем по деке, послушал, как она звенит, и деловито сказал:

— Малость еще нужно пошкурить.

Около калитки говор. Пришла еще одна Настя. Соседка, Настя Федина. Говорит — не поймешь: то ли радуется, то ли нет за будущего танкиста.

— Неужто правда Володька уезжает?

— Уезжает, — сказала мать.

— Куда?

— В бронетанковое, — вмешалась в разговор Настя Кальянова. Ей не нравились вздыхания Фединой.

— Ах ты, господи. Да как же ты решилась, Катерина?

— Так и решилась, — вздохнула мать. — Вырос. Что ему за юбку держаться?

— На всю жизнь уедет, поди.

— Плохо ли. Они, военные, при деньгах всегда, чистые, одетые, обутые. А он башковитый, далеко пойдет.

— Пойдет. Что и говорить. — Федина вспомнила, как Володя Хазов учил их грамоте. — Ах ты, господи. А мы так к нему привыкли. Придет, бывало, к нам, грамоте учить, да так способно учит. На что я неспособная, а и то понимаю.

Настя Федина ушла. Волька выглянул из сарая.

— Сейчас Федины девки разнесут новость по всему Куваю: Хазов танкистом будет. А ты сам ничего не знаешь.

— А чего знать-то. Поеду и все. Пойду к начальнику училища. Возьмет. Сын бедняка. Обязательно возьмет… Ну, наверное, хватит?

Волька снова постучал ногтем по деке, послушал.

— Какой ты быстрый.

— Еще шкурить?

— Еще. Чего спешить-то?

— Не терпится поиграть.

— Поиграть. Ты и в танковом спешить будешь?

— Буду.

— Ну, тут тебе не танк, а музыкальный инструмент, дело очень тонкое.

Володя снова принялся чистить, завидуя Волькиной выдержке. Волька терпеливый. За что ни возьмется, не поспешит, делает все тонко и точно, будто машина. Надо бросить дело — оставит и уйдет. Вот и сейчас:

— Все, пошли на Кувайку.

— Давай уж доделаем, — взмолился Володя.

— Успеется.

— Да всего осталось-то лишь посадить на клей деку.

— Потом.

Волька неумолим. По дороге на Кувайку посоветовал:

— Ты сначала съездил бы в Ульяновск. Может, плохо в этом училище.

— Хорошо. Я теперь точно знаю.

Я скоро приеду

О том, что ждет его впереди, он еще не знал. Никаких предчувствий не испытывал, никаких тревог. На Чувашскую гору пришел не проститься, а повстречаться с родным краем — давно ведь не был. А он, родной край, как на ладони, раскинулся на десятки верст. Вот он, смотри, вспоминай. И вспомнилось. Хотя и мало прожито.

Спускались с горы. Он спросил сестру.

— Приедешь к нам на выпускной вечер?

— Приеду, — пообещала она.

— Обязательно расскажешь про Данко.

— Расскажу.

…Он был уверен, что скоро приедет снова в Кувай. Потому отрывался от матери с душевной легкостью, даже с радостью.

— Давай договоримся, мама, что ты не будешь плакать, — просил он.

— Да я и не плачу, — говорила она, вытирая слезы.

Крепилась. Но как сдержаться ей, как успокоить, обмануть сердце, которое чувствовало, что прощается с сыном навсегда? Слезы сами лились.

— Я же скоро приеду! — обещал он. — Не расстраивайся, мама. Мне в части сразу дадут отпуск.

Ко двору подъехал Михаил. На совесть выбрал брат лошадей. Вороные, сытые, бока лоснятся.

— Ну, поехали.

— Поехали.

Вскочил на пролетку, рессоры покачнулись. Лошади заплясали. Глянул на мать.

— Я скоро приеду!

Вороные рванули с места.

По дороге встретился Волька. Попрощались мимоходом.

— Ну, будь! — крикнул другу. — С мандолиной не затягивай. Чтобы к приезду была готова!

— Ладно. Смастерю.

Дигиль стоял у лесопилки, увидел, замахал руками.

— Останови, — попросил Володя брата.

Дигиль подбежал, сразу и поздоровался и попрощался. И тут же спросил:

— Хочешь интересный фокус покажу?

— В другой раз. Ладно?

— Договорились.

Серая дорога потянулась в гору. Кони шли легко. На перевале, за которым вот сейчас скроется село, Михаил натянул вожжи. Кони стали, всхрапывая, косили глазами назад.

— Есть такое поверье, — сказал Михаил. — Если хочешь вернуться, в дороге обязательно оглянись на свой дом.

— Так мы же для этого присаживались на минуту перед дорогой, — сказал Володя.

— Присаживаются на удачу, на легкий путь.

За серыми домами хазовского дома не было видно. Угадывалась только почерневшая под дождями и солнцем тесовая крыша. До свидания, Кувай!

— Ну, орлики! — крикнул Михаил. — Покажите танкисту, на что вы способны!

Кони выстелились над землей, загремела пролетка. Михаил оглядывается на брата. В глазах вопрос и гордость: «Ну, как?»

Здорово! Кружатся дали, разбегаются по сторонам дороги синие всплески дикой корицы, сполохи белой ромашки. Дух захватывает. А он сравнивает. В танке не видно этой круговой дали. Несется танк, качается, и даль ныряет под гусеницы. В машине дрожь и гул. И ты чувствуешь себя не седоком, а человеком неуёмной силы…

Он рвался в стены этого училища, чтобы потом покинуть его. Знал, готовил себя к этому и все же ожидал этот день с чувством большой грусти. Увидит ли когда эти учебные классы, встретится ли когда-нибудь с умными, добрыми и строгими преподавателями, которые научили ценить и понимать жизнь, научили его ратному делу.

Михаил вывез его на большак, чтобы посадить на попутную машину до Ульяновска. Ждали недолго.

— Прощай, браток.

Михаил обнял Володю.

— Прощай. Маме не давай расстраиваться. Приеду в часть и потом получу отпуск. Все хорошо.