Расскажи мне про Данко - [12]

Танкисты в десять глаз смотрят на деревню.

— Я вижу танк! — почти крикнул радист. На него цыкнули сразу несколько голосов.

— Хорошо подставил бочок, — радостно сказал Хазов. — Ну-ка, Леша, давай командира.

Радист включил рацию.

— Припять! Я Шестой, — тихо проговорил Хазов. Приемник зашуршал и проговорил чистым и спокойным голосом.

— Шестой! Я Припять. Слушаю.

— Вижу танки. Начинаю.

— Начинай.

Хазов занял место наводчика. Взревел мотор, и оглушительный выстрел всколыхнул рощу, деревню. Стоящий между домами танк вспыхнул стогом сена. Немцы ошалело выскочили из домов. А танк уже перемахнул через речку, ворвался в деревню. Впереди пушка. Около нее мельтешат фашисты. Механик правит на пушку. Она уставилась черным глазом ствола на идущий танк. Выстрелы произошли почти одновременно. Словно кто-то гигантским молотом ударил в лобовую броню. Но броня выдержала. Второго выстрела пушка сделать не успела: смятая танком, замолчала навсегда.

В голове сумятица, в сердце ненависть, перед глазами бегущие и падающие немцы, стреляющие пушки, танки, грозно идущие влобовую. В танке дым, пороховая гарь. Маневрировать негде. Тут уж чья броня крепче, тот и сильней.

Впереди идущий танк лихо крутнулся и, перегородив улицу, подставил бок. Рассыпалась гусеница.

— Молодцы, — похвалил Хазов фашистов и пустил снаряд. Радист в диком восторге заорал:

— Горит, товарищ командир!

Словно в ответ на его восторг, по деревне прокатилось русское «ур-р-а!» Бросая пушки, немцы через улицу побежали к роще.

Хазов открыл люк, жадно хлебнул морозного воздуха. Вот и закончился первый бой.

— Ну, как? — спросил командир стрелка-радиста.

— Здорово мы им всыпали, — ответил паренек.

— Да и они нам не хуже, — сказал Хазов, выглянув наружу. — Выбирайся, ребята.

Из рощи доносились редкие выстрелы. По улице шли пленные немцы. Пехотинцы улыбались, глядя на хазовский танк, похожий на ободранного петуха после большой драки. Ни крыльев, ни инструментальных ящиков, ни бачков — все снесли снаряды. С левой стороны был разбит каток. Вовремя подоспела пехота. Был бы каюк.

В теплой, натопленной немцами хате Владимир заканчивал письмо:

«Дорогая Лиза, благослови меня на ратные дела. Я только что получил боевое крещение. Здорово мы им всыпали. Напиши, что с мамой? Где она? Я давно не получаю от нее писем».

В соседнем дворе через дорогу догорал сарай, загоревшийся от подбитого танка. Как измученные дальней дорогой кони, стояли около огня понурые немцы. Маленький, в шинели почти до земли, красноармеец кипятил на горящем бревне чай, клал в закопченный котелок комья снега и помешивал палкой. К нему подошел радист, попросил напиться. Солдат распрямился и спросил удивленно:

— Из тебя что, копченку хотели сделать?

— Тебя бы в него посадить, — улыбнувшись, кивнул танкист.

— Так это вы заварили кашу?

— Ну! Я первый раз в бою.

— На, пей, — солдат почтительно поднес котелок. Взглянул на немцев. Ему хотелось поиздеваться над фашистами, но он совсем мало знал слов. Солдат в памяти перебирал: «Хенде хох», «хальт», «цурюк» — все слова неподходящие. Наконец вспомнил и крикнул самому длинному немцу:

— Эй! Ком, гер! Немец, а морда рязанская.

Тот лениво повернул голову.

— Ком, ком! Не бойсь.

— Я не боюсь, — по-русски, с легким акцентом сказал танкист.

Солдат слегка растерялся: искал слова, а тот все понимает. Бросив в котелок ком снегу, сказал:

— Это он вас требушил, — показал на радиста.

— Смелый солдат, — сказал пленный.

— И учти, в бою первый раз. Он вам еще покажет кузькину мать.

— Мне уже не покажет, — возразил пленный.

— Это верно. А ты откуда русскому натаскался?

— Мать у меня русская.

— Из буржуев?

— Из эмигрантов.

— А-а! Ты, значит, в гости к нам?

Пленный промолчал.

— Что ж, какой гость — такая и честь ему. Верно?

— Конечно, — ответил радист.

Закончилась в роще перестрелка. По деревне потянулись толпами пленные. Володя видел их впервые. Вглядывался в лица. Вроде бы обыкновенные люди. У одного на лице испуг, у другого растерянность, у третьего ненависть. Но всех их уравнивала ненавистная форма. Разгоряченный боем, он смотрел на зеленые спины, на мокрые затылки и испытывал большое желание прокатиться по этим спинам на танке. И это он, тот парень из Большого Кувая, который не любил драться?

В комнату вбежал вестовой.

— Товарищ старший лейтенант, срочно в штаб! — сообщил он.

— Что там случилось?

— Вас представляют к ордену, товарищ командир.

Лучше смерть…

Это было только начало, цветочки, как говорят в народе, ягодки — впереди. Линия фронта словно резиновый шар, у которого стенки в одном месте толще, в другом тоньше. Надули его, а воздух в тонком месте выпер шишкой, нажали на эту шишку — она появилась в другом месте.

Прижатые под Москвой немцы подались на запад, но линия фронта начала выпирать под Харьковом.

Порвать бы этот шар, да так, чтобы воздух из него вышел. Но шар все растет, растет, все труднее сдерживать его упругость.

«Только бы порвать его», — думает Володя, устанавливая разбитый прицел. Думает и жалеет ребят, которых растерял по госпиталям.

Экипаж обновляется без конца. Не успеет он привыкнуть к бойцу, а уже приходится привыкать к другому. Ему пока везет. Ни одной царапины.