Рассказ об одной экспедиции - [4]

Спускались сумерки, колеса отстукивали свою бесконечную песню, под которую так легко думается и так легко засыпаешь. Поезд шел, шел все вперед сквозь ночь, .везя нас навстречу нашей неизвестной судьбе. Ведь на границе, где предстояло нам работать, было неспокойно. Там орудовали банды басмачей.

Я долго не спал и думал о том, что будет дальше. Скоро взошла луна, и далекие горы, и широкие увалы вблизи полотна были задумчиво красивы. В свете луны, падавшем ка пол вагона, неясно виднелась голова Кости, который спал под лавкой, подложив под голову локоть. Он спал, и в выражении его лица было что-то грустное.

Я отвел глаза от этого детского, но уже какого-то измученного, заострившегося лица. Когда я опять посмотрел на него, то увидел, что оп не спит, глаза его открыты и смотрят па меня. Я кивнул ему головой, он вылез из-под лавки и сел напротив.

- Ты куда едешь? - спросил я.

- Да так,- пожав плечами, сказал он,- еду вот.

- Слушай,, а не надоело тебе шляться, не пора ли домой?

- Куда?

- Домой.

Он пожал плечами.

- Родители есть?

- Нет.

- Умерли?

- Да.

- Кто у тебя были родители?

- Отец - врач.

- То-то ты Блока знаешь!

- Папа любил Блока,- грустно сказал Костя.

- Ну, а какие-нибудь родственники у тебя есть?

- Есть.

- Ну, а к ним?

- Нельзя.

- Почему?

- Такое дело…

- Грязное что ли дело?

- Хуже…

- А какое?

- Мокрое,- тихо сказал он и оглянулся.

Я тихонько свистнул.

- Ну, тогда действительно… Ну и что же дальше будешь делать?

- А что делать,- он безнадежно пожал плечами.

Что-то в его лице или тоне было такое, из-за чего я не мог думать о нем плохо. «Но все-таки убийство - это убийство»,- подумал я, и решил, что Дима прав и что действительно лучше не связываться. Но как он дальше будет жить с убийством на душе? Или оно, может, и не тяготит его? И я, испугавшись ответственности и хлопот, не вмешался в судьбу Кости. Приняв твердое решение не брать его в экспедицию, я заснул под стук колес.

Мы ехали еще целый день, ведь тогда в тридцатом - тридцать первом годах поезда ходили здесь очень медленно. Ранним утром на следующий день нас разбудил проводник, и мы, едва успев выкинуть все наше снаряжение, выскочили на маленькой станции, где поезд стоял всего несколько минут.

Вокруг раскинулась пустыня. Станционные строения, несколько деревянных домиков на кирпичном фундаменте, стояли среди сыпучего песка, образовавшего большие волны, гребни которых доходили до самых окон, а иногда и до крыши. У домов, стоявших в промежутке между волнами, обнажился фундамент, и они повисли в воздухе, как на сваях. Некоторые здания с одной стороны были засыпаны выше окон, а с другой - повисли в воздухе на обнаженном фундаменте. У местных жителей мы узнали, что они попадают в свой дом различными путями: когда через дверь, а когда через окна. Песок перемещался, его сыпучие волны двигались.

Это было интересное место: куда бы вы ни поглядели, кругом песок - справа, слева, внизу, песок появлялся у нас в карманах, отстаивался в кружках с чаем, хрустел на зубах и оказывался на дне закупоренных бутылок с теплым лимонадом. Днем песок ослеплял и жег, обдавая жаром снизу, ночью горел, как снег при свете луны. Вечером, когда поднимался ветер, он хлестал по лицу и засорял глаза, утром, когда было тихо, радовал взор необычайной красотой пустыни.

Нам повезло: уже через несколько часов удалось нанять верблюдов и тронуться к Тянь-Шаню, к горам, которые виднелись на горизонте.

Как хорошо ранним прохладным утром идти верблюжьим караваном по сыпучим барханным пескам! Верблюд, раскачиваясь, идет широкой поступью, и кажется, что не едешь, а плывешь. Сверкает песок, и длинноногие тени перемещаются по крутым склонам ближайших барханов, Чуть веет ветер, на горизонте далеко-далеко видны зубчатые таинственные гребни хребтов.

Как только мы тронулись, один верблюд «запел» и пел целый день. Он начинал тянуть какой-то звук и тянул до тех пор, пока ему хватало воздуха, за это время можно было сосчитать до пятнадцати, затем звук обрывался, но не надолго, верблюд снова набирал воздух и опять начинал тянуть. И так целый день.

Весь день мы шли по песку, сначала по сыпучему, барханному, затем барханы сменились буграми, на которых росли корявые кустарники и высокие злаки. Затем бугры стали понижаться, потом они выровнялись, и мы вышли на песчаную равнину.

Приблизились к горам, и восхитительное плавание на кораблях пустыни превратилось в пытку. Мы стерли себе ноги о рваные вьючные седла, поясница ныла от непрерывных поклонов, которые мы отвешивали в такт размеренному верблюжьему ходу.

Когда мы к вечеру решили разбить лагерь у подножия гор на берегу светлой речки, всего в нескольких сотнях метров от большого поселка, то насилу сползли с положенных. на землю верблюдов - ноги были стерты и сильно болели. Но зато мы за этот день прошли более шестидесяти километров и очутились у самого подножия гор, именно там, откуда нужно было начать работу.

Мы разбили палатки, развели костер, поставили чайник и кастрюли. Потом был ужин вкусный-вкусный - суп с картошкой и консервами, потом чай, крепкий-крепкий. А потом ужин был съеден- и костер догорел, а мы все сидели, в ярком свете луны перед нами стояли спокойные горы, и в темном небе матовым светом отливали их ледяные гребни. Они были красивые и таинственные, в них чувствовалось что-то зовущее и одновременно что-то грозное, даже пугающее. Мы ведь еще в поезде наслушались рассказов о басмачах, и поэтому восхищение удивительной картиной ночных гор смешивалось у нас с тревогой за будущее.