Рассказ об одной экспедиции - [17]

Но Джурбай ничего не ответил, а потом пожал плечами и сказал:

- Что тебе нужно? Говори по-русски!

Обсамат рассердился и ушел. Его обидело, что киргиз не захотел говорить с ним по-киргизски.

- Тоже еще, пижон приехал! Институт в Москве окончил, на своем языке говорить не хочет. Не повезу его, пусть на другой машине едет,- сказал потом мне Обсамат.

Но Джурбай все же поехал с нами и с этого времени находился не столько в совхозе, где работал, сколько в нашем лагере, где бы мы ни располагались. На это была важная причина. Причину звали Ниной. Она была практиканткой в нашей экспедиции и отличалась очень большой жизнерадостностью.

Но и в эти и в последующие дни Джурбай и меня и всех других поражал тем, что упорно не желал говорить ни слова по-киргизски. Он был не прочь иной раз «шикнуть» английской или французской фразой, но не произнес ни одного киргизского слова.

- Слушайте, Джурбай,- как-то обратился я к нему,- почему вы не хотите говорить по-киргизски? Зря это. Ведь люди на вас обижаются.

- Почему я не говорю по-киргизски,- пожав плечами, отвечал он,- да по той простой причине, что я ни одного слова, кроме «салям алейкум», не знаю.

- Так вы не киргиз?

- Нет, киргиз по рождению. Но мои приемные родители русские. Воспитывался я в русской семье, где ни слова не говорили по-киргизски.

- В русской семье? А кто ваши родные отец и мать?

- Они погибли.

- Где?

- Здесь, недалеко.

- Когда?

- В тридцатом.

Я пристально начал всматриваться в его лицо. А что, пожалуй, и правда он был похож…

- Ваши приемные родители - Логиновы?- спросил я.

- Да,- сказал он, встрепенувшись.- Мой отец - профессор Логинов.

- И вы сын Джурбая Тохтасынова?

- Вы знали моих родителей?

- Знал, Джурбай. Сказать по правде, мне пришлось не раз сменять Любу Логинову, которая тащила тебя на спине после того, как погиб твой отец.

Джурбай напряженно смотрел мне в лицо и молчал. А мне было неизвестно, что он знает и чего не знает, что рассказали ему и что нет, что нужно ему знать и что нельзя.

И я рассказал ему все…

Это были трудные дни, когда мы уходили, отстреливаясь, вниз по долине, стремясь выйти из гор туда, вниз, туда, к людям.

В начале зимы, когда наша экспедиция уже заканчивала работу, в ту проклятую ночь на нас напала банда басмачей. Все, кто были в соседней палатке, все погибли. Мы же успели выскочить и спрятались неподалеку за камнями. Весь следующий день мы, лежа там, отстреливались от басмачей. И, наверное, неплохо, потому что они близко не совались. А ночью, как только стало темно, завьючили оставшихся у нас лошадей и двинулись вниз по долине.

Трудно идти в темноте по камням. Выл ветер, кружила метель, время от времени откуда-то раздавались выстрелы.

Утром мы тоже продолжали идти, и это было ошибкой. Поняли мы это слишком поздно, когда Самойлов получил пулю в легкие. Пришлось опять залечь в камнях и пролежать весь день. Там, в камнях, и умер Самойлов, там мы его и похоронили. Нас осталось трое: Люба и Коля Логиновы и я. Это были неплохие ребята, но они меня очень нервировали, за них было страшно. Они недавно поженились и так боялись, что убьют кого-нибудь одного из них, а другой останется жить, что не расставались ни на секунду, и напрасно: ведь там, где может спрятаться один, для второго часто нет места.

Весь этот день мы пролежали в укрытии. Кругом стояли заснеженные горы, широкие белые склоны были так красивы, так задумчивы, удивительный покой разливался в этом зимнем прекрасном пейзаже.

Но достаточно было высунуть голову - и по камням начинали щелкать пули.

Среди дня на нас наткнулся Джурбай. Он ехал верхом, и на седле перед ним сидел его сынишка, мать которого недавно умерла.

Очень своеобразный человек был Джурбай. Во-первых, он имел образование, окончил медресе в Бухаре, а это было в то время исключительной редкостью среди киргизов. Но муллой не стал. Он отправлял обряды, но только для друзей и родных. Тем не менее Джурбай был очень набожен, намазы и другие положенные обряды совершал пунктуально. К врачам ни при каких обстоятельствах не обращался. Еще более интересно было то, что он неплохо знал Библию и любил потолковать о христианской религии.

Второй его особенностью была невероятная физическая сила, он, может, и не стал муллой потому, что во всех сколько-нибудь крупных празднествах участвовал в качестве борца (полвана), и редко кому удавалось победить его.

В этот период мусульманское духовенство в большинстве своем относилось к советской власти резко отрицательно, Джурбай же после революции сразу стал на сторону советской власти. Почему это произошло - трудно сказать, возможно, потому, что он был беден, возможно, потому, что был правдоискателем.

Кроме всего прочего, он отличался удивительным оптимизмом. Его беспредельная вера в людей, пожалуй, граничила с неосмотрительностью, но этим он и привлекал многих к себе.

Джурбай подсел к нам, и мы рассказали ему обо всем. Он долго думал, а потом вдруг решил, что поедет к басмачам.

Напрасно мы уговаривали его не ездить, доказывали ему, что это просто безумие.

- Я должен поговорить с ними,- сказал он.-Ничего, там есть мои родственники.