Рассказ о потерянном фотоальбоме - [7]

С чувством величайшей ответственности, готовности выполнить свой долг до конца обороняли город Ленина, Пушкина и Петра наши Красная Армия и Краснознаменный Балтийский флот.

И снова стихи А. Ахматовой:

Щели в саду вырыты,

Не горят огни.

Питерские сироты,

Детоньки мои!

Под землей не дышится,

Боль сверлит висок,

Сквозь бомбежку слышится

Детский голосок.

Это ленинградские дети – жертвы бомбежки и артиллерийского обстрела.

Дети Ленинграда… Те, кого не успели вывезти на Большую землю, те, кого еще не успели вывезти.

Те, искалеченные осколками бомб и снарядов, в бинтах, на костылях. И те, возле разбитой прямым попаданием школы, сгрудившиеся вокруг своей учительницы, с портфелишками в руках. И эти, на оборонном заводе, тоже – до слез – совершенные дети.

Дети Ленинграда… Граждане Ленинграда. Их глаза предельно серьезны. Они все видели смерть.

Продолжает занятия народное ополчение. На всякий случай. Если дойдет до штыкового боя, до рукопашной.

Этот прием называется: «Коротким коли, на выпаде останься!…»

Еще стихи. Их автор – пронзительный бытописатель блокады – Ольга Берггольц. Ее взволнованный голос знали все ленинградцы – он каждый день звучал по городскому радио. И хотя она сама утверждает, что «слезы вымерзли у ленинградцев», ее стихи – это «плачи», с присущей им болью, своей понятной наивностью, но и с призывом к стойкости, с верой в победу. Вот отрывок из «Февральского дневника»:

А город был в дремучий убран иней.

Уездные сугробы, тишина…

Не отыскать в снегах трамвайных линий,

одних полозьев жалоба слышна.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.

На детских санках, узеньких, смешных,

в кастрюльках воду голубую возят,

дрова и скарб, умерших и больных…

Так с декабря кочуют горожане

за много верст, в густой туманной мгле,

в глуши слепых, обледенелых зданий

отыскивая угол потеплей.

Вот женщина ведет куда-то мужа.

Седая полумаска на лице,

в руках бидончик – это суп на ужин, —

товарищи, мы в огненном кольце…

А девушка с лицом заиндевелым,

упрямо стиснув почерневший рот,

завернутое в одеяло тело

на Охтенское кладбище везет.

Везет, качаясь, – к вечеру добраться б…

Глаза бесстрастно смотрят в темноту.

Скинь шапку, гражданин!

Провозят ленинградца,

погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят…

Как многих нам уже недосчитаться!

Но мы не плачем: правду говорят,

что слезы вымерзли у ленинградцев.

Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.

Нам ненависть заплакать не дает.

Нам ненависть залогом жизни стала:

объединяет, греет и ведет.

О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,

ко мне взывает братская могила

на охтевском, на правом берегу.

Главной бедой Ленинграда были не бомбежки и артналеты, пускай самые жестокие, не отсутствие электричества и тепла. Главной бедой его был страшнейший гость всех блокированных городов – голод. Не просто длительные перерывы между приемами пищи, когда потом вы можете легко это наверстать, не просто недоедание, нет, – постоянный, ежедневный, ежеминутный, мучительный, неутолимый голод, ощущаемый и сквозь сон. От голода человек слабеет, теряет силы и возможность двигаться. От голода распухают руки и ноги, кровоточат десны, выпадают зубы.

Вам, не испытавшим его, трудно представить себе, что это такое – голод. Особенно это относится к нашим детям – первому вполне сытому поколению двадцатого века.

В Ленинграде голод унес многие жизни.

Ленинградцы прошли сквозь это испытание с исключительной выдержкой и самообладанием.

Воздадим должное военным фотокорреспондентам, скромным и смелым людям, отснявшим, по сути, всю Великую войну. Им случалось летать на далекую бомбежку, прыгать с парашютом в тыл врага, чтобы запечатлеть боевую жизнь партизан. Они умудрялись крупно снять и наш передний край, и самую атаку, и самый миг солдатской гибели, и приближающегося противника, и зажженный снарядом танк, и разваливающийся в воздухе самолет. Они оставили нам великое множество достовернейших сцен, психологических портретов людей войны. Спасибо им.

Я умышленно говорю о них именно сейчас, именно здесь. Всмотритесь в эти два объявления. В них наивная, неосуществимая мечта выменять на продукты довоенные, столь близкие и дорогие сердцу вещи. Ведь в тяготах блокадной жизни нужно было заметить два клочка бумаги на стене, нужно было не пожалеть драгоценной пленки, нужно было, наконец, попросту догадаться сфотографировать эти человеческие документы, сохранить их для потомков, для истории.

Вот она, Ладога. Единственная дорога, связывающая Ленинград со страной. По воде, а зимой по льду, под огнем, в темноте, с распахнутой дверцей кабинки, чтобы попытаться выскочить, если попадут или машина пойдет под лед. А весной – воды по ось, лед прогибается, вот-вот уйдешь с головой. Но впереди – Ленинград, и этим все сказано!

Ладога… Дорога жизни… Ленинград и вся страна низко кланяются тебе, твоим постам, твоим шоферам!

Сейчас на 103-м километре дороги Ленинград – Петрозаводск стоит памятник. На гранитном валуне высечено: «Неизвестному шоферу, отдавшему жизнь за Родину в Великой Отечественной войне».

И самый памятник – каменная полуторка над краем прервавшейся дороги. Остановится она или упадет? Светлые бетонные плиты дороги смонтированы на разных уровнях, под разным наклоном – не понять, шоссе ли это или ломающийся лед Ладоги.