А у каюты мичмана старики благодарили князя за подаренные им абордажные кортики. И они предупредили:
— Худо будет. Большой ветер пойдет и великие льды сдвинет. Туман глаза отведет. Снег землю закроет. Начальник хороший человек. Начальнику в воде умирать не надо.
— Худо будет, — поддакивал старейшина. — Сиди у нас.
Ночью погода заметно испортилась. Пошел густой снег. Старинные приметы не солгали.
Запас воды был пополнен, но ни мичман, ни шкипер не решались покинуть остров.
Однажды на палубе появился Гольденберг, закутанный в длинную шубу.
— Долго мы будем… как это по-русски?.. морозить тараканов? Может быть, вам, господин Рубцов, и доставляет особенное удовольствие проживать здесь вместе с этими скотами, а мне нет.
Шкипер показал на обледенелый рангоут:
— Мачты и реи замерзли, господин начальник. Наипаче замерзнем мы с вами. Сквозь снег даже птица не пробьется к своему гнезду.
— К черту этот остров! — топнул ногой Гольденберг. — Пока мы отсюда не тронемся, я даже на палубу не выйду. Не желаю мерзнуть в этой щели…
Дверь в каюту заскрипела.
— Слава те, господи! — прошептал стоявший у судового колокола седобородый матрос. — Хоть бы век не видеть твоей злющей хари!
Дмитрий Ефимович приложил палец к губам, а потом погрозил им седобородому.
Корабль застрял на месяц.
Из запертой каюты начальника экспедиции частенько просачивался запах дешевого табака и тминной настойки. Иногда посланный с обедом матрос приносил кушанья обратно. Даже свежее оленье мясо, приобретенное у ненцев, не прельщало обалдевшего от пьянства начальника. И днем и ночью от него можно было услышать либо ругань, либо невнятное бормотание:
— Проклятая страна! Зачем я поехал в эту Россию?..
— Что будем делать? — спросил Рубцов у мичмана. — Июнь на исходе, а мы летом зимовку устроили. По началу судить не приходится. Из Архангельска шли — радоваться надо. Бойко щи хлебали, а до каши так и не добрались.
Мичман тяжело вздохнул:
— Отойдем с острова — посмотрим. Коли вперед дороги нет, назад возвращаться придется.
Судно обогнуло остров с юга. Долго перед глазами матросов темнели ненецкие чумы, выглядывавшие из-за корявых ветвей кустарника. Долго по берегу бежали местные жители, приветливо махая руками.
Когда островок скрылся за горизонтом, путь кораблю преградили плывущие с севера, размытые водой и иссеченные ветрами ледяные поля. Корабль, обходя их, пытался прорваться к Большой земле, но с каждым часом льдины все плотнее обступали его.
Рубцов вопросительно взглянул на Белозерского, а тот молча показал подзорной трубой на запад.
Слегка накренившись, корабль сделал петлю и лег на обратный курс. Мимо островка ненцев прошли ночью, и даже марсовый не заметил его.
Гольденберга мучила жажда. Проснувшись рано утром и не найдя в своей каюте воды, он, против обыкновения, спустился в трюмное помещение, где отдыхали свободные от вахты матросы. На пустом рундуке колыхалась вода в белой костяной чаше. Жадно глотая успевшую согреться влагу, он увидел на тонком ободке бегущих оленей, преследуемых лыжниками в высоких пимах.
— Что это такое есть? — толкнул он локтем храпевшего рядом седобородого.
Тот протер светло-карие глаза:
— Чашка.
— Сам знаю, что это есть чашка. Откуда?
— Да с острова.
— С какого острова?
— Да где мы воду брали.
— У кого ты ее украл?
— Да господь с вами, господин начальник! Чего пристали? Чашку-то старик один нашему шкиперу подарил. Евонная она, чашка-то.
Схватив чашку, Гольденберг побежал на омываемый солеными брызгами мостик. Крутя ее перед собой, он подскочил к стоявшему у штурвала Рубцову:
— Что это такое есть?
— Чашка.
— Я не то спрашиваю. Я спрашиваю, знаешь ли ты, что это за чашка?
— Ее подарил…
— К черту подарил! Это знаменитая слоновая кость.
— Мы называем ее рыбьим зубом.
— К черту дурацкие названия! Много этого рыбкина зуба на острове?
— Поди, полным-полно, коли чашки из него делают.
— Гром и молния! Куда мы едем?
— Возвращаемся обратно, в Архангельск.
— Как — в Архангельск?
— Его сиятельство приказали, поскольку льды дорогу преграждают.
— Ах, вот что… От острова далеко?
— Почитай, верст свыше согни махнули.
На шум, поднятый Гольденбергом, появился мичман. Собрались и остальные мореходы.
— Вот и вы, князь, кстати. Слушайте мою команду: вернуться на остров и загрузить трюм слоновой костью. Именем его сиятельства герцога Курляндского.
Матросы заволновались.
— Ишь ты! Разбоем ее, что ли, достать? За борт тебя, собачьего сына! — раздались голоса.
— Кто сказал за борт? Перепорю всех! Слово и дело! — визжал, брызгая слюной, Гольденберг.
Пальцы мичмана, сжимавшие подзорную трубу, побелели, а в серых глазах сверкнули искры.
— Стоп! Отставить за борт! А вы, господин хороший, — обернулся он к Гольденбергу, — всех не арестуете. Словом и делом на море не бросаются. Приказание ваше исполнено быть не может: самоедь подданными Российской империи числятся, и никто на них руку без особого государственного решкрипта не поднимет.
Рубцов закивал головою:
— Правду говорит. Мы сами потом в ответе будем.
— Хорошо. Но на остров вернуться приказываю второй раз.
— Не быть по-вашему, — решил Белозерский. — Готовь, Ефимыч, к повороту!
