Рассказ о первой любви - [7]

— Лошадка — это по мне. На лошадке я люблю.

— Оно, конечно, если торопиться некуда, да в сухую погоду, — мрачно согласился возница.

Он вытащил из телеги второй плащ и кинул его Груздеву.

— Наденьте вот это, мокро будет в лесу.

Завернувшись в холодный, твёрдый, как лист железа, брезент, Груздев неумело полез в телегу, навалившись на нее животом, а потом уже закинув ноги.

Поехали. Колеса бесшумно катились по мягкому проселку; было слышно, как редкий дождь шуршит по плащу, но вскоре телега затарахтела по бесконечно длинным бревенчатым гатям.

«Ни огня, ни черной хаты»… — подумал Груздев и даже поднес к глазам ладонь, словно желая удостовериться, что не ослеп.

Из темноты наносило гнилой запах болота; где-то, несмотря на ненастье, деревянно скрипел неумолимый дергач. Груздеву, наконец, стало невмоготу молчать, и для начала он спросил возницу, как его зовут.

— Ильей, — коротко отозвался тот.

Снова долго ехали по бревенчатым гатям среди холодного смрада болот, и молчали. Спереди, сзади, по сторонам метались на ветру тени придорожных ветел, осыпая лошадь и седоков дождём увесистых капель.

— Недавно в газету заступили? — спросил в свою очередь Илья.

— Нет, давно уже, — сказал Груздев, которому вдруг подумалось, что его авторитет будет недостаточно велик, если колхозники узнают, что он только практикант и студент.

— А в наших краях, знать, не были, — сказал Илья. — Я многих корреспондентов важивал, а вас вот не примечал…

Он назвал по имени и отчеству нескольких сотрудников редакции, и Груздев, подивившись такой осведомленности, смутился. Но отступать было поздно.

— Я сначала в отделе промышленности работал, — сказал он и, помолчав, прибавил совсем уж некстати, — заведующим… А теперь вот перебрался в отдел сельского хозяйства.

— Что так? — спросил Илья. К счастью, он не стал ждать ответа и с тяжелым вздохом заключил — Сельское хозяйство — штука мудреная, в нем нужно толк знать.

— Как, впрочем, и во всяком другом деле, — солидно поддержал его Груздев.

Гати, наконец, кончились, и потянулся частый лес, напитанный влагой, словно губка. Ветра здесь не было, но зато мокрые ветви цеплялись за дугу, за плечи и головы седоков, и надо, было прятать лицо, оберегая глаза.

«Скоро ли конец-то?» — подумал Груздев.

Он даже не заметил, что спросил вслух, и понял это, лишь услышав равнодушный ответ Ильи:

— Только отъехали, а вы уж — конец. Заполночь будем, не раньше.

По верхушкам деревьев, очевидно, пробежал сильный порыв ветра, потому что мириады капель наполнили лес шумом своего падения. Не успел он стихнуть, как послышались далекие перекаты, точно кто-то большой и неуклюжий ворочался за тесным горизонтом. Груздев никогда не видел, чтобы вялое, почти осеннее ненастье вдруг разрешилось грозой, и этот отдаленный гром сообщил здешним местам какую-то тревожащую неведомостъ.

— Что это? — на всякий случай спросил он Илью.

— Погромыхивает, — так же равнодушно отозвался тот и вдруг с неожиданным воодушевлением сказал: — Вот вы человек, должно быть, ученый. Объясните мне, пожалуйста, есть у человека судьба, планида то есть, как у нас говорится, или все это одно впечатление?

— Как? — удивился Груздев, не ожидавший столь крутого поворота к филосовской теме.

— А так, — охотно взялся объяснить Илья. — Почему, скажем, одному человеку везет в жизни сверх всякой меры, а другому, — напротив, не везет? Ну, допустим, не повезло раз, два раза не повезло, а то ведь аккуратно в каждой задумке нет тебе удачи, да и на поди! Взять, к примеру, меня. Чем я человек от других отличный? В колхозе тружусь по совести, не табашник, пью с разумом, воевал — словом, правильной я жизни человек, а счастья мне нет. На фронте, к примеру, определили меня в похоронную команду, и вернулся я без орденов, без ран, словно и не воевал, а в избе на печке отлеживался. Срамота! Или вот насчет женитьбы. За тридцать давно уж перевалило, а я все в женихах прохлаждаюсь. Потому та, которая по сердцу баба, артачится, словно я не соответствую… Эх, да что тут рассуждать!

Очевидно, по натуре Илья был человеком разговорчивым и молчал до сих пор лишь потому, что был занят перевариванием какой-то крепко запавшей в его голову мысли, которую и попытался излить в этих несуразных словах. Говорил он медленно, с продолжительными паузами, точно в запутанном клубке известных ему слов долго и трудно отыскивал самые подходящие. Своей дремучей непонятностью речь Ильи заронила в душу Груздева ту же тревогу, что и гром.

«Чего он хочет?» — подумал Груздев и, не стараясь проникнуть в мысль его жалоб, поспешил переменить разговор.

На вопрос, будет ли гроза, Илья неопределенно ответил:

— Слушайте.

По-прежнему было так же черно вокруг, но иногда сквозь ветки пробивался красноватый отсвет молнии, и вслед за ним продолжительно урчал гром. Дождь стал крупнее. Вода накапливалась в складках плаща и потом, словно по желобам, стекала на колени. Никогда не думал Груздев, что на земле, дарившей его до сих пор теплом курортных берегов, речной прохладой загородной дачи, надежным уютом домашнего пристанища, может быть такое отвратительное, промозглое место. Он сидел и весь напрягался от усилия овладеть собой, но уже чувствовал, что к нему, как в детстве, подбираются те таинственные страхи, которые беспричинно возникают из каждой тени, из каждого шороха.