Рассказ о непокое - [3]

С некоторым недоумением посматривали на нас и встречные на улице.

Впрочем, мы скоро нашли объяснение: причина крылась, несомненно, в наших костюмах. Они были несколько необычны по тем временам, даже для столицы.

В те поры, в первые годы после гражданской войны и чуть ли не тотальной долголетней военизации, люди в основном донашивали военную форму — гимнастерки и галифе. В такой "военного покроя" городской толпе попадались — не так что часто — пожилые, солидные и степенные граждане, которые теперь, в мирное время, вытащили на свет из нафталина, — чтоб доносить, естественно, — старосветские дореволюционные одеяния: Пальмерстоны и котелки, длинные сюртуки, пиджаки в талию. Кое-где вкраплены были в толпу и рожденные нэпом новоиспеченные "дэнди" ("пижоны", как называли их тогда) — в длинноносых башмаках, узеньких и коротеньких брючках, в куцых пиджачках без талии над обтянутым штанами задом и огромных клетчатых кепках с помпончиком на маковке.

Такова была мода, и таковы были наряды того "сезона".

А мы, трое, совершенно выпадали из всех этих разновидностей. На головах у нас красовались фетровые шляпы с широченными полями — самые широкие были у моего сомбреро: в прошлом году на базаре в Белой Церкви я выменял его за два фунта соли у какого-то репатрианта с дикого американского запада, где он был ковбоем. Одеты мы были в черные артистические блузы — невероятной ширины балахоны, собранные на "кокетке" под лопатками и расходящиеся колоколом, без пояса. Самая эффектная блуза была у Костя Кошевского — чуть не до колен и широкая, как кринолин восемнадцатого века. Нижняя часть нашего туалета не представляла ничего примечательного — разве что мои штаны и ботинки.

Штаны у меня были в клетку — из подкладки собственного пальто. Ботинки — ярко-лимонного цвета: я приобрел их "по случаю" (их первый владелец должен был срочно опохмелиться) совсем задешево (всего пять или шесть миллиардов) у циркового клоуна в Таганроге.

Так мы были одеты — с поэтически-артистической претензией на оригинальность, — и действительно привлекали к себе внимание встречных.

На Московской, 20, в помещении Пролеткульта, мы застали репетицию какой-то "машинизированной" и "массовизированной" театральной композиции — на железных конструкциях и под татаканье метронома, но "Гарта" здесь не было, и никто ничего не мог о нем сообщить.

Нам было сказано, что писатели-украинцы, во главе с Блакитным, уже давно вышли из Пролеткульта и теперь среди членов Пролеткульта писателей-украинцев, слава богу, нет, потому что пролетарская культура… вообще не признает национального разделения искусств.

Мы ушли обескураженные и долго молчали — удивляясь и ничего не понимая.

— Хлопцы! — сказал наконец Кость Кошевский, громко хлопнув себя по лбу. — Мы же идиоты! Ведь существует издательство, где писатели печатают свои книжки. Там, наверное, знают, где "Гарт". Нам надо идти в издательство.

Эврика!

Мы сразу кинулись к ближайшему милиционеру — спросить, где издательство.

Тут наконец нас ждали радость и удача. Государственное издательство — Госиздат, директор Василь Блакитный — находилось как раз напротив — в правом крыле здания ВУЦИКа.

— А что же это за Блакитный такой? — полюбопытствовали мы. — Он и директор издательства и редактор газеты. Что за человек такой? Вы его знаете? Симпатичный?

— Товарищ Василь Блакитный — член ВУЦИКа и Центрального Комитета партии, — сразу же дал исчерпывающую информацию милиционер, — потому-то и директор и редактор, ведь он руководитель на ответственном посту. А человек он очень хороший. И совсем простой — вот, скажем, как я! Да вы зайдите к нему и сами увидите. Только ж Блакитный — это вроде партийный псевдоним, а по правде он просто себе — Элланский. Еще прозывается коротко Василь Эллан. Или Валер Проноза — если, скажем, фельетон…

Осведомленность всезнайки-милиционера казалась ни с чем не сравнимой! Это действительно был человек на своем посту. Идеальный тип милиционера мирного времени. Позднее мы с ним познакомились ближе — он грезил театром, мечтал быть актером. И актер из него вышел недурной (еще позднее мы его узнали и в такой ипостаси), по — странная вещь — играть он мог только воров и злодеев.

Но тогда другое поразило и взволновало нас: Василь Эллан!

Василь Эллан!

Блакитный, Элланский — эти фамилии нам ничего не говорили: мы до сих пор их, очевидно, и не слышали. Но Василь Эллан… Поэт Василь Эллан! Сборник стихотворений Василя Эллана "Удары молота и сердца" — небольшая, в серой обложке с нарбутовским орнаментом книжечка, — это же было, собственно, едва ли не первое советское издание на украинском языке, которое еще три года назад, еще на польском фронте попало к нам в руки. "Удары молота и сердца"! Это же были удары в унисон и нашим сердцам! Мы — может быть, целое поколение было этим "мы" — читали тогда стихи Василя Эллана и с каждой строчкой чувствовали себя тверже и крепче на своей земле. "Ударом зрушив комунар бетонно-світові підпори. І над розвіяністю хмар — червоні зорі… Зорі". В сущности это был второй твердый шаг молодого украинского интеллигента на советской почве — первым был "На майдане" Павла Тычины. По их пути — отметая всяческие заигрывания националистического лагеря, минуя гиблые тропки, на которые толкали украинскую молодежь лицемерные посулы украинских националистов, шла молодая украинская интеллигенция под красные знамена интернационализма, к алым зорям "загорных коммун". "Ми — тільки перші хоробрі, мільйон підпирав нас…"