Рассказ о брате - [16]

— И для этого тебе надо уехать?

— По крайней мере, на какое‑то время. Чтоб писать, мне нужно почувствовать себя свободным от семьи, друзей, вот этой обстановки. Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю. А для этого мне сначала нужно отдалиться от нее.

— И куда ты поедешь? В Лондон?

— Нет, если я поеду в Лондон, так только после того, как приобрету имя. Чтобы меня там ждали, чтобы уже знали мои книги… Не знаю даже, куда поеду. Куда‑нибудь, где меня никто не будет знать, но не очень далеко.

— А как же ты будешь жить? Надо ж чем‑то питаться. И работать.

— Ну и что ж, буду работать. Но, конечно, не на такой работе, где надо вовсю стараться. «Идеальное место для молодого человека со способностями и здоровым честолюбием». Вот такая работа мне как раз не нужна.

Она пошла рядом с ним, спокойная и серьезная, плотно сжав руки в перчатках.

— Я хочу тебе кое‑что сказать, — проговорила она.

— Давай.

Казалось, она была в нерешительности.

— Ты, может, подумал, — сказала она наконец, — что раз мне не нравится… целоваться, ну и в общем все это, значит, и ты мне не нравишься.

— Давай дальше.

— Когда ты сегодня вдруг пришел и сказал, что надо пройтись и поговорить, я поняла, что ты хочешь сказать что‑то особенное. Я поняла это по тебе.

Уилф попытался прервать ее.

— Нет, нет. Раз уж начала, закончу. Я не знала, что ты хочешь сказать, но, мне казалось, догадываюсь. И если б это было то, что я… я бы сказала «да».

Не зная, что ответить, он взял ее за руку.

— Глайнис. Дорогая.

Перед входом в дом он обнял ее, осторожно притянул к себе и слегка прижался к холодной щеке.

— А что, если б я сейчас сказал тебе, что переменил свое решение и остаюсь?

— Я сказала бы нет, потому что ты того не хочешь и потом будешь всю жизнь жалеть.

Неожиданно она поцеловала его быстро и легко в губы и высвободилась.

— Напиши, как ты там устроился, — сказала она.

— Да, — сказал он. — Да, конечно. Будь счастлива.

5

В поезде, в купе второго класса, девушка убрала в сторону журналы. В том возбужденном состоянии, в котором она находилась в последнее время, состоянии, достигшем своей крайней точки, когда она после мучительной нерешительности уже решила было остаться в Лондоне, а потом в последнюю минуту бросилась к поезду, в этом состоянии тривиальность и надуманные сюжеты чтива раздражали ее, а счастливые концовки звучали как насмешка над ее собственной судьбой.

Она уже попила чаю, и теперь ничего не оставалось делать, как только глядеть на унылый пейзаж шахтерского Йоркшира: бугристые поля с жухлой травой, огромные терриконы, высокие надшахтные постройки, скучные, безликие поселки, застроенные одинаковыми рядами домиков из темно — красного кирпича и унылыми серыми муниципальными домами. Делать нечего. Можно только смотреть, ничего не видя, и думать.

Она в поезде уже почти три с половиной часа, сейчас ровно полшестого. Обычно в это время она собиралась домой: закрывала машинку, говорила «пока» тем приятельницам, кому идти в другом направлении, потом шла в густой толпе вниз по Кингсвей, казалось, здесь собралось все человечество, спускалась в метро и ехала домой. Так было вчера, и она знала, что после решения, которое она заставила себя принять, это было в последний раз. Рвать нужно только так: решительно и быстро. Можно бы, конечно, подать заявление об уходе в надежде, что хватит воли продержаться нужный период. Но подавать заявление значит отвечать на вопросы о своих планах, а в Лондоне не уберечься от встреч с Флойдом. Поэтому по пути на вокзал она опустила письмо начальнику, что ее срочно вызвали из Лондона, поскольку тяжело заболела тетя. Это объяснит неожиданный отъезд, а если позже послать еще одно письмо, что обстоятельства мешают ей вернуться, то тем самым поставишь точку. Понимая, что не сможет разыграть неожиданный отъезд, она просто ушла с работы, бросив обычное «пока». Конечно, хорошо было бы спокойно попрощаться на работе с двумя — тремя девушками, но в общем по — настоящему она ни с кем не дружила. А Ивлин, своей единственной лондонской подруге, она сегодня же напишет, попробует все объяснить и, главное, уговорит никоим образом не навести Флойда на след.

Примерно в шесть тридцать позвонит Флойд, и между ним и миссис Малвени состоится примерно такой разговор:

«Уехала? Что значит „уехала“?»

«Сегодня утром упаковала вещи и уехала. Сказала, что отправилась к больной тетке, а видно, там дело долгое».

«Но не могла ж она просто так уехать и не оставить записки!»

«Коли заплатила за месяц вперед, то она вольна уезжать, когда заблагорассудится».

«Может, она оставила письмо или просила что‑нибудь передать?»

«Нет, ничего не просила передать».

«А куда же ей писать?»

«Я ничего не знаю. Видно, она договорилась на почте».

«Ну а где живет эта тетка?»

«Она не сказала. Только не в Лондоне. Где‑то за городом». (В представлении миссис Малвени все, что за пределами Лондона, просто не существует, если б Маргарет и упомянула название города, та все равно б не запомнила.)

Флойд… Если бы в то время, когда она училась в Эмхерсте, кто‑нибудь сказал ей, что однажды она встретит американца по имени Флойд и влюбится в него, она бы умерла со смеху. То была платная школа для дочерей местных адвокатов, докторов, банкиров, фермеров, торговцев и администраторов. Часть девочек определилась сюда, поскольку не смогла сдать экзамен в бесплатную школу, часть училась здесь потому, что всегда есть люди, убежденные, что платные услуги всегда лучше бесплатных. Девочкам преподавали английскую литературу и французский, потому что это считалось признаком культуры, они играли в хоккей на траве и теннис, потому что это способствует здоровью, овладевали правильной речью, этикетом, хорошими манерами, домоводством — в будущем это поможет поймать хорошего мужа, и, наконец, они учились стенографии и машинописи, ибо это как‑то могло заполнить время между окончанием школы и главным событием в жизни. В целом согласно такой нехитрой программе из них должны были получиться типичные представительницы среднего сословия. Воспитанные в уважении к королевской семье, консервативному правительству, англиканской церкви и империи, приученные к сдержанности и собранности, они, конечно, не могли принимать всерьез вульгарные черты американской жизни, с которой были знакомы лишь по фильмам. Так что соотечественники Флойда для них были всего лишь персонажи: гангстер, молодой преступник, лучший друг боксера или, наконец, частный детектив, который говорит, скривив рот, держит под мышкой пистолет, в каждом ящике стола бутылку виски, а в постели голую блондинку.