Рассказ лектора - [92]

Вита развернулась и опрометью бросилась к лестнице. Хлопнула дверь, застучали подошвы. Письмо, выпавшее из ее руки, осенним листом спланировало на ковер.

— Вита! — Нельсон выскочил из лифта и кинулся к лестнице.

— Нельсон!

Голос Миранды заставил его обернуться. Она стояла перед открытыми дверьми лифта, сцепив руки в перчатках под животом.

— Что? — выдохнул Нельсон.

Она взглянула исподлобья. Блестящая прядь упала на щеку. Миранда улыбнулась щемящей улыбкой.

— Антони вас боится, — сказала она, и двери закрылись.

Нельсон пробежал по лестнице до пятого этажа, потом вспомнил про оброненное письмо и бросился обратно. Он подхватил листок с пола, не глядя, сунул в карман и пошел проверить свою почту. Там лежал один белый конверт без адреса.

Пять этажей вниз, и Нельсон ворвался в кабинет, все еще надеясь застать Виту. В крохотном помещении пахло ее мылом, но на столе все пребывало в

идеальном порядке: ручки на месте, ежедневник точно посередине. Нельсон рухнул на скрипучий стул и вытащил из кармана Витино письмо и собственный невскрытый конверт.

Текст, как и в прошлый раз, представлял собой коллаж из цитат. Начинался он слегка переделанным отрывком из «Венецианского купца»:

(«Я жду суда. Ответьте — будет он?»)

Разве у христианина нет глаз? Если его уколоть, разве у него не идет кровь?

Если его отравить, разве он не умирает?

А если его оскорбляют, разве он не должен

МСТИТЬ?[151]

Далее шел длинный хлесткий абзац, озаглавленный «Мелкий шрифт», в котором Нельсон узнал видоизмененный отрывок из статьи Т.С. Элиота. Цивилизации с буквой «с» — европейская, христианская, гетеросексуальная — защищались здесь от «еврейского вольнодумства». Одни псевдоглубокомысленные слова громоздились на другие, кристаллизуя самую суть культурных войн: однородность и стабильность — Добро, терпимость и плюрализм — Зло. Юдофобию Элиота анонимный автор распространил на геев и лесбиянок. Несмотря на семитское и гомосексуальное влияние, утверждало переработанное эссе, западная культура остается «высочайшей культурой, какую знал мир».

Нельсон вскрыл конверт и убедился, что его письмо полностью идентично Витиному. Он положил их рядышком на стол и попытался вчитаться. Прав ли Вейссман? Действительно ли они написаны той же рукой, что и предыдущие? Можно ли это определить? И кто вообще их пишет? Не виноват ли он перед Тимоти Куганом?

Но, как ни старался Нельсон, сосредоточиться ему мешала нелепая гордость. Вот и он получил такое письмо. Тот, кто это писал, считает его достаточно значительной фигурой.

Нельсон оттолкнулся от стола и встал. На него накатила досада, непоседливость, раздражение — все разом. Он прочел названия книг, сложенных по размеру у Виты на столе: «Я завладела твоим фаллосом: конец тендера», «Принесите мне голову Альфреда Дугласа: Оскар Уайльд, Сэм Пекинпа и мотив обезглавливания[152]», «Этот плотный сгусток мяса[153]: Шекспир как фаллос». Нельсон застонал. Если бы Вита совместила свое теоретическое тщание с десятой долей того, что продемонстрировала в лифте Миранда, она была бы ректором долбаного университета!…

А как насчет моего теоретического тщания? Что бы ни думал обо мне анонимщик, Вейссман прав: с таким списком публикаций бессрочный контракт не дадут. Можно мять Джеймса Хогга, как пластилин, придавая ему самые разные формы, и он все равно останется пресным кальвинистом. Вита как-то призналась, что не читала «Как важно быть серьезным», потому что пьеса незначима теоретически. Первичные тексты проблематичны, говорила она, в них нет теоретической тщательности. Их нельзя «разделить без остатка». И в этом, видимо, беда его собственных статей: дело не в отсутствии правильного подхода, просто он недостаточно проблематизировал оригинал. В его работах слишком много Хогта и слишком мало теории.

Нельсон взглянул на часы: Бриджит ждет его к обеду часа через полтора. Он сложил и убрал в ящик письма, потом выключил свет. От хлопка двери на вешалке закачался костюм. Пришло время посетить книгохранилище.

Хотя оно и вмещало основные университетские фонды — только бросовые книги томились за решеткой в часовой башне, словно низложенные монархи, — новое здание по-прежнему именовали просто книгохранилищем. Будто воплощая эту иерархию, архитекторы (аргентинский коллектив, известный под названием «Третий мир») разместили главный вход глубоко в фундаменте старой библиотеки. Здесь Нельсон распахнул одну из больших стеклянных дверей и спустился по плоским широким ступеням в искусственный климат и диффузный, без теней, люминесцентный свет. Он быстро прошел мимо плавно изгибающейся белой регистрационной стойки и, бесшумно ступая по мягкому ковру, очутился в V-образ-ном вестибюле. В остром углу располагался фонтан: небольшое отделанное медью гиперболическое углубление в цементе, посреди которого тихо журчал столбик воды. Отсюда струя сбегала по желобу в дальний конец холла и незримо падала в бассейн этажом ниже.

Нельсон помедлил, перегнувшись через перила; внизу, на балконах, он видел склоненные головы и выставленные локти студентов в нимбе разложенных на столах книг, тетрадей и листков. Чуть ли не каждый вертел в руках открытый маркер — розовый, желтый или зеленый. Низкий, как на звездолете, гул заполнял помещение; казалось, он идет от самих книг, скрытых в глубине балконов. Нельсон оттолкнулся от перил и посмотрел сквозь присыпанную снегом стеклянную крышу в холодное серое небо. Старая готическая башня словно клонилась на ветру, часы белели сплюснутым овалом.